Шрифт:
Закладка:
Весной 1936 года Зощенко начинает вести дневниковые записи о своем самочувствии и собирает материалы для задуманной им повести «Ключи счастья», которая должна была стать заключительной частью трилогии, две повести которой — «Возвращенная молодость» (1933) и «Голубая книга» (1935) — уже увидели свет.
Поначалу работа продвигалась довольно быстро. Зощенко был захвачен идеей повести и 16 июня 1936 года заключил с издательством «Советский писатель» договор на издание «Ключей счастья» с обязательством представить рукопись не позднее 1 августа 1937-го14. С лета 1937 года в журнале «Звезда» публикуются анонсы повести «Ключи счастья»: ее печатание сначала намечается на осень 1937 года, а затем переносится на 1938 год15.
В статьях и выступлениях 1936–1937 годов Зощенко постоянно упоминает повесть среди своих главных работ. Так, 14 марта 1936 года в газете «Литературный Ленинград» публикуется отчет о диспуте, посвященном «Голубой книге», и цитируется финальное выступление Зощенко: «Скажу ли я когда-либо своим языком? Да, в следующей книге «Ключи счастья»» 16. Позднее, 5 сентября 1936 года, в интервью Евг. Танку писатель заметил: ««Ключи счастья» должны быть завершающей частью той «трилогии», две первых книги которой вы уже читали. Тема «Ключей счастья» — отчасти философская, отчасти медицинская. В общем, трудная тема как со стороны формы, так и содержания. Именно эта трудность темы заставляет меня отложить ее примерно на год, чтобы лучше обдумать и подготовиться»17. В январе следующего года в «Литературной газете» Зощенко сообщал: «Книга «Ключи счастья» начата, и я буду работать над ней в 1937 г. Надеюсь, что она будет закончена к лету или к осени»18.
В апреле 1937 года писатель, по-видимому, вновь обращается к психоаналитикам за консультациями; 16 апреля датировано заключение психолога И. Марголиса о психическом состоянии его пациента:
Больной часто ищет в фактах прошлого остов своего страдания. Сопротивление часто мешает (ему) все узнать и все увидеть. <…> Больного пугает действие (дань жизни) — в особенности действие libido. Он отступает и становится пассивным и замкнутым. Вырваться из этого звена можно только через абсолютно свободное проникновение во все поры libido, хотя бы пришлось увидеть самое странное и самое страшное. Вечный фетиш большого бюста женщины, так влекущий и так мучающий больного, указывает путь к комплексу Эдипа и только к нему19.
16 августа 1937 года Корней Чуковский записывает в дневнике: «Был в Сестрорецке, виделся с Зощенко. Говорил с ним часа два и убедился, что он великий человек — но сумасшедший. Его помешательство — самолечение»20. В это время Зощенко читает литературу по психоанализу и книги И.П. Павлова об условных рефлексах21. По свидетельству В. фон Вирен, видевшей в 1971 году медицинскую библиотеку Зощенко, «в ней были собраны практически все русские переводы Фрейда, дореволюционные и послереволюционные издания, собрание сочинений Павлова и значительное количество медицинских книг и журналов»22. Очевидно, что попытка найти причины своих страданий в прошлом должны были заставить Зощенко особенно внимательно прочесть работы венского психоаналитика о детских неврозах. Под влиянием этого чтения Зощенко отмечает в записной книжке после января 1937 года (точной даты мы не знаем): «Всякого рода маниакальность: мания преследования, величия (отравленная пища) — все это суть (главным образом) детские, младенческие травмы, прошедшие сквозь всю жизнь и укрепившиеся в силу ложных доказательств»23.
Интенсивный сбор материалов для «Ключей счастья» шел параллельно с сотрудничеством Зощенко в детских журналах, начавшимся в 1935 году. По просьбе Маршака24 он написал несколько вещей для «Костра» и собирался в 1936 году выпустить отдельную книгу для детей «Рассказы»25, но издание не состоялось. С 1937 года он печатается в «Костре» и «Чиже» уже регулярно и все-таки публикует сборник «Смешные рассказы» (Детиздат, 1937). По-видимому, во второй половине 1930-х годов творческие принципы Зощенко совпали с представлениями С. Маршака о том, каким должен быть детский писатель.
Между тем 13 февраля 1938 года Зощенко в письме к Евгении Журбиной сообщал: «В общем на душе погано в высшей степени. <… > Работать нелегко. Все большие работы отложены. «Ключи счастья» вот уже пять месяцев лежат в столе. Почти все (вчерне) готово, но пускаться в плавание с этой книгой нет сейчас охоты»26. Летом 1938 года, отдыхая в Коктебеле, Зощенко, по воспоминаниям Евгении Хин, говорил с ней о Фрейде и о «Ключах счастья»: печатать повесть он не хотел, опасаясь, что ее не поймут, а единственного человека, который «спас бы книгу», — Горького — «нет на земле»27. В письме к Хин (не позднее сентября 1938 года) он возвращается к волновавшей его теме: «Мой «научный труд»— «Ключи счастья» — пока, увы, отложен, хотя почти все там кончено. Боюсь выпустить из рук эту работу — уж очень загрубели мозги в издательствах. Будут, вероятно, сильно править и «причесывать». А мне это очень не хочется. Лучше погожу некоторое время»28.
На решение Зощенко отложить книгу, которую он считал главным делом своей жизни, повлиял целый ряд литературных и внелитературных обстоятельств. Выяснение этих причин — тема отдельной статьи, но осторожное высказывание Зощенко о книге и плавании, по-видимому, было связано не в последнюю очередь с тем, что «научная» повесть могла быть воспринята ретивыми критиками как троцкистская. Напомню, что Зощенко в «Ключах счастья» создал теорию, основанную на контаминации идей И.П. Павлова об условных рефлексах с учением Фрейда (прежде всего — о сновидениях, фобиях и детских неврозах). Однако попытка объединить Фрейда с Павловым не была изобретением Зощенко — идею марксистского психоанализа развивал в первой половине 1920-х годов Лев Троцкий.
В дискуссионной статье, напечатанной в одном из номеров «Красной нови» 1924 года, в эпоху расцвета «советского» психоанализа, А. Залкинд встает на сторону Троцкого: «По поводу учения Фрейда тов. Троцкий заявляет, что, по его мнению, фрейдизм приемлем для марксизма. О фрейдизме же, в плане самой горячей его марксистской защиты, высказывается и тов. Радек в одной из передовых статей «Правды» 1923 г. <…> Фрейдизм кажется идеалистичным и абсолютно не переводимым на объективистические и монистически-материалистические понятия. Однако, это, к счастью, только кажется. Рефлексологический метод спасает нас. Его чистый объективизм и биологический монизм разрушают