Работка, конечно, у него — будь здоров. В прямом смысле слова. Потому что больным здесь делать нечего. Всю неделю взрывники готовятся к пятнице. А в пятницу ахают. Да так, что внизу, в Кировске, стекла летят из окон. Потом специально ходит стекольщик и вставляет.

У экскаваторщиков и шоферов все-таки есть кабины. Они защищают от ветра. А взрывники ничем не защищены. Ветры здесь зимой до восьмидесяти метров в секунду. Плюс мороз. Можно себе представить.

— У нас условия, приближенные к Антарктиде, — гордо сказал парень. — Так мы что придумали. Надеваешь ватник, валенки, шапку, а сверху брезентовую плащ-палатку. А потом тебя из ведра окатывают водой. В таком виде и выходишь на мороз. Через минуту ты уже, как улитка, в ледяном панцире. И ничего, не продувает...

Тут подошли наши. И сопровождающий сказал парню, что это, мол, писатели из Ленинграда, исследуют жизнь.

Парень посмотрел на меня с сожалением. Мне даже стыдно стало. Он со мной как с человеком, а я...

— Ну, как у вас заработки? — спросил прозаик.

— Не жалуемся, — ответил парень.

— А все-таки сколько?

— Хватает, — сказал парень.

— Неужели это тайна?

— А я не считаю. Сколько дадут — все мое.

И ведь, наверное, не врет. Похоже, что и вправду не считает. Потом мы еще какие-то вопросы задавали, но взрывник отвечал так, что непонятно было — шутит он или говорит серьезно.

Вот и попробуй в таких условиях «исследовать жизнь».

Так-то, дорогой товарищ писатель! Повкалывал бы на тридцатиградусном морозе в ледяной плащ-палатке годик-другой, и никаких вопросов и исследований не нужно. На своей шкуре все испытал бы. А то — «рабочая тема», «рабочая тема»!.. Вот она — рабочая тема. Стоит, ухмыляется, смеется над тобой, и слова из нее не выжмешь.

И правильно, между прочим, смеется.

Врач

«Гражданская» профессия нашего прозаика сослужила нам службу.

Мы были приглашены в семью местного врача на ужин, потому что еще на выступлении во Дворце культуры врач потолковал с прозаиком и они оказались почти знакомы. Во всяком случае, у них нашлись общие друзья.

В назначенный час мы подошли к дверям квартиры и стали входить. Я не оговорился. Мы именно стали входить, потому что перед каждой новой дверью у нас разыгрывалась длительная церемония вхождения. По возрасту и литературным заслугам первым надлежало входить поэту, за ним — критику или прозаику, а уж потом — мне. Это было логично и справедливо. Но поэт никак не желал признавать такой порядок вещей и норовил войти последним, почему-то пропихивая меня вперед. Я уворачивался, ловя руками кого-нибудь, кто подвернется, чтобы толкнуть его первым, и все мы делали движения руками, похожие на работу машины, которая сгребает снег.

Хорошо, что нас было не десять человек. Вдесятером при такой повышенной интеллигентности мы просто бы никуда не вошли. Вчетвером это все же удавалось, но времени мы тратили много.

Наконец мне удалось схватить прозаика за рукав и направить в прихожую, где хозяева с удивлением наблюдали за нашей возней на лестничной площадке.

Когда прозаик вошел, выяснилось, что там больше никто не поместится, потому что прихожая была маленькая, как спичечный коробок.

Вхождение заняло примерно полчаса и отняло много сил. Хозяева поняли, что мы уже проголодались, и мигом усадили нас за стол без всяких литературных вступлений к еде. Это было чутко с их стороны.

Еду я описывать не буду. Это не входит в мои задачи.

Разговор шел о книгах. В этой семье было много книг, причем самых отборных, свидетельствующих о безукоризненном литературном вкусе хозяев. Врач оказался классическим книголюбом, а его жена — замечательной хозяйкой. Опять меня тянет описать стол, но я все же удержусь.

И вот о чем мы говорили там, за Полярным кругом, среди снегов, глубоким вечером. Мы говорили о том, какие книги каждый из нас взял бы на необитаемый остров. В количестве десяти штук. Ничего не скажешь, актуальная тема!

— Значит, так, — предвкушая удовольствие, начал врач. — Сервантес, Рабле, «Гамлет», Достоевский...

— А Данте? — перебил его друг семьи, химик. — А Гомер, наконец?

— Вот еще глупости! Гомер! Я же собираюсь там читать, а не устраивать показательную библиотеку!

И они очень быстро устроили грандиозный интеллектуальный спор. Свифт, Лев Толстой, Гоголь... Да нет, не Лев Толстой, а все-таки Достоевский! Нет, Лев Толстой!

— А Пушкин?! Батюшки! Пушкина-то забыли!

— Это ты забыл, а у меня он уже давно в чемодане! — кричал химик.

В общем, было такое впечатление, что у каждого из них на руках путевка на необитаемый остров. И осталось только решить, что же они будут там читать и перечитывать.

— А какую книжку взяли бы вы? — спросил меня хозяин.

— Записную, — сказал я.

Вошла жена хозяина и что-то сказала ему на ухо. Врач тут же встал из-за стола и сказал:

— Извините, я сегодня дежурю на экстренных. Вызов.

Он сказал это очень просто, без какого-то подчеркивания или сожаления. Очень буднично сказал и сразу ушел. А ведь можно было хоть чуточку покрасоваться собственным героизмом, показать нам, что долг врача зовет его к постели больного и так далее. Он ничего этого не сделал. Может быть, потому что уже тринадцать лет живет здесь с семьей и видел всякое. Или потому, что относится к своей работе так, как нужно относиться ко всякой работе. Профессионально. В конце концов, если ты выбираешь всерьез какое-то дело, то тем самым выбираешь и все трудности и даже несчастья, связанные с ним. И сетовать на них или гордиться тем, как ты их преодолеваешь — смешно и глупо.

Когда он вернулся через два часа, перед самым нашим уходом, то на вопрос, по какому поводу был вызов, ответил:

— Пустяки. Носовое кровотечение.

То есть, проще говоря, кому-то разбили нос, и он ходил ночью остановить кровь. Вот и все дела. И никакого возмущения и негодования. Это его работа, к которой он относится спокойно и честно. А вот возмущаться тем, что кому-то разбивают ночью носы — это уже не его дело.

Нет, я все-таки взял бы на необитаемый остров записную книжку.

Культработник

Иногда нам