числе главных. Пилсудский исходил еще и из того, что перехитрит нацистского фюрера. Начальник Речи Посполитой о себе был весьма высокого мнения, даже иногда жаловался, что ему не повезло с поляками, так как «поляки — народ прекрасный, только люди — курвы». Еще до того как Пилсудский стал главным человеком в Польше, напоминают в своей книге о нем Томаш и Дарья Наленч, он писал своей жене Александре, что «большинство людей в мире так безгранично глупы». По его мнению, «вероятно, 999 из 1000 детей рождаются с задатками на глупость». Себя же он трактовал иначе. Уже в ранней молодости в одном из писем еще своей первой любви Леонарде Левандовской он утверждал, что воспитатели внушили «мне веру в мои способности и, что из этого вытекает — в необычное мое предназначение». С течением лет, пишут Томаш и Дарья Наленч в своей книге о маршале, Пилсудский, рассуждая о соотечественниках, позволял себе произнести, к примеру, то, что из его уст прозвучало и на съезде легионеров в Калише в 1927 году: «Я выдумал множество красивых слов и определений, которые будут жить и после моей смерти и которые заносят польский народ в разряд идиотов». Даже главе правительства он мог сказать, что «есть вещи, которые вы, поляки, не в состоянии понять». Затем добавить: «Сколь много мне удалось бы сделать, правь я другим народом».

Столь «подчеркнутое отмежевание», пришли к выводу Томаш и Дарья, «напоминало образ мышления монарха-самодержца». В беседе с известным политиком Артуром Сливиньским маршал даже пожаловался: «Не знаю, почему Бог указал мне жить в Польше». Тогда же он изрек и более жесткие слова: «Я не раз думал о том, — говорил он, — что, умирая, я прокляну Польшу. Сегодня я осознал, что так не поступлю. Когда я после смерти предстану перед Богом, я буду его просить, чтобы он не посылал Польше великих людей». Далее последовало еще одно пояснение: «Что польский народ дает великим людям и как к ним относится! Еще неизвестно, была ли бы создана без меня Польша! А если бы была, то сохранилось ли бы это государство? Я знаю, что я сделал для Польши!» Таким образом, сформулировали вывод Томаш и Дарья Наленч, «в мозгу Маршала рождались мысли о неблагодарности поляков — мелких и подлых людишек», а заодно «возникало чувство вседозволенности, собственной непогрешимости».

В русле подобных суждений можно предположить, что вряд ли Юзеф Пилсудский был лучшего мнения и о своих соседях-германцах. На Гитлера же он смотрел как на политика, только начинающего на свою деятельность на главном государственном уровне. Образно говоря, в этом смысле видел он в нем как раз ефрейтора, а не маршала и даже не бригадного генерала, потому и исходил из намерения обвести его вокруг своего уже большого политического пальца. Вскоре такой довод зазвучит даже официально, в частности, из уст польских чиновников, представляющих свою страну за рубежом. Сотрудники посольства Речи Посполитой в той же Франции на полном серьезе убеждали своих иностранных коллег, что польский «Старик не даст его перехитрить». Любопытным в этом смысле представляется и утверждение польского военного атташе во Франции полковника Е. Блешинского, который повторял, что «польско-немецкий союз преследует более серьезные цели, чем нормализацию польско-немецких отношений», а маршал Пилсудский не позволит «себя обмануть молодому Гитлеру, он его использует для крупной политической игры, о чем мы только в будущем узнаем».

Однако польский вклад в создание в Европе ситуации, приведшей к Второй мировой войне, состоял не только в том, что Речь Посполитая сломала столь нежелательные для нацистского Рейха военные «клещи», начав затем активнее с ним торговать, проводить совместные военные учения, демонстрировать свое расположение к Берлину другими способами. Не менее значимыми для фюрера Германии стали и польские старания, направленные на то, чтобы не возродилась система коллективной европейской безопасности. Польша делала настолько сильный акцент на двусторонних, билатеральных, как тогда говорили варшавские политики, связях с соседями, и не только со своими соседями, что «обязательства польско-французские и польско-румынские», например, она ставила куда выше многосторонних. Даже в «ключевых для безопасности страны польско-французских отношениях маршал стремился к тому, чтобы альянс с Францией делать независимым от ослабляющих его эффективность третьих факторов, в особенности от Совета Лиги Наций». Коллективную безопасность он считал иллюзией, подчеркивает и Войцех Матерский. К сказанному этим историком добавим еще раз, что Гитлеру тоже не нужен был коллективный фронт государств, противостоящих его реваншистским устремлениям, как та же Лига Наций, из которой он уже увел Германию.

Для подтверждения совпадений в польских и германских представлениях о политической ситуации в Европе и стараниях повлиять на нее продолжим ссылаться на названного автора, который, разумеется, в своей книге защищал позицию Варшавы, но ничего не смог поделать с упрямыми фактами. Начнем с так называемого Восточного пакта, попытки заключить который в Европе предпринимались в течение трех лет. Суть его состояла в том, чтобы путем укрепления статус-кво, созданного Версальским миром, ограничить возможности затеянного нацистами военного реванша Германии. Идею подобного договора еще осенью 1933 года выдвинул французский министр иностранных дел Жозеф Поль-Бонкур. Предполагалось, что его подпишут Германия, Латвия, Литва, Польша, СССР, Финляндия, Чехословакия и дадут обязательство не нападать друг на друга. Предполагался и вариант, согласно которому Франция и СССР должны будут прийти друг другу на помощь в случае агрессии. Скорее всего, подразумевалось, что атаковать Францию может Германия, а СССР — Польша. Впервые тезисы будущего договора Поль-Бонкур изложил в беседе с полпредом СССР Валерианом Довгалевским, который, как утверждает тот же Войцех Матерский, сразу же предложил распространить его действие и на дальневосточный регион, где советские границы проверке на прочность уже упорно подвергались Японией, однако Поль-Бонкур такое далеко идущее дополнение отверг. Тем не менее, к концу декабря советский МИД сообщил, что «СССР выражает согласие на участие в том договоре Бельгии, Франции, Чехословакии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии, а также некоторых других государств, но с обязательным участием Франции и Польши».

Франция, в свою очередь, стремилась включить в пакт Германию, поскольку без нее «возникнут сложности с уже имевшей соглашение с Берлином Варшавой», в котором польская столица видела «безопасность Речи Посполитой», опять напоминает Войцех Матерский, добавляя, что польско-немецкая декларация в таком случае даже могла потерять свое значение, потому у французов с самого начала возникли опасения, что Польша на это не пойдет. Советская разведка тоже доносила в Москву, что «франко-польской дружбе, видимо, приходит конец». Свидетельством тому был «оскорбительно холодный прием, который был оказан Барту при его прибытии в Варшаву» еще в апреле 1934