Адрия отшатывается, понимая, что собирается сделать, – подставить свою тетю. Вслед за этим она понимает, что это именно то, чего добивается Чарли. Его отцу было бы плевать на три пропавшие бутылки, но Аманде аукнулась бы каждая из них, потому что найти крайнего будет не сложно. Роудсы всегда оказываются крайними.

Адрия всхлипывает, чтобы уже выкрикнуть «стой» замешкавшемуся Винсу, но ее опережают. Звон стекла взрывается в ночной тишине, заставляя всех замереть.

Когда они вчетвером бросаются к источнику звука, конечно, уже поздно. Всем им остается только с ужасом наблюдать, как Мартин Лайл с непроницаемым выражением лица отступает от окна бара, где теперь красуется дыра. Сигнализация взвывает во весь голос.

А потом они бросаются в разные стороны, и все «слабо» теряют смысл, потому что Мартин Лайл уделал их всех.

Глава 33

Адрия бежит так, как не бежала никогда. Впервые ее бег обретает какой-то смысл – не просто побег от самой себя в никуда, подальше за линию осознания, а настоящее бегство с места преступления. Она бежит, чувствуя, как сердце бешено клокочет в груди, как кровь пульсирует в висках, а сирена все воет и воет, не умолкая.

Когда в конце темной улицы показываются красно-синие огни, Адрия на долгие секунды теряется, но продолжает бежать. Только куда? Мысли бросаются врассыпную, и Роудс паникует, потому что полицейская машина сворачивает в ее сторону.

На улице, протянутой от Адрии до полицейской машины, с десяток запертых дверей магазинов, за которыми ей не найти укрытия. Путь назад – только площадь, открытая местность, которая выдаст ее с потрохами.

А еще камеры, чертовы камеры, которые могут скрываться за каждым углом, записывая ее очередную ошибку в червоточины цифровой памяти.

И Адрия цепенеет, не в силах двигаться дальше.

Только когда красно-синие огни оказываются так близко, чтобы водитель мог разглядеть ее, Адрия наконец оживает и замечает темную подворотню в десятке метров. Она бросается в эту спасительную темноту, задыхаясь от адреналина и нервного возбуждения.

Прячась за деревянными ящиками, она жмется к кирпичной кладке и застывает, чувствуя, как жаром горит все внутри, а холодом обдает снаружи. Этот диссонанс отзывается в ней каким-то скверным, поганым удовольствием, когда полицейская машина проезжает мимо.

Волна адреналина омывает каждый воспаленный нерв, каждый нарыв, и Адрия ощущает злорадное наслаждение от того, как ноют ее старые раны. Наверное, именно этого ощущения она искала, когда отправилась в путь в один конец до Кентукки, но Кентукки оказался так смазан наркотической и алкогольной дымкой, что не удалось как следует прочувствовать эту угрозу – только унизительно удаляться от нее под причитания Аманды.

Кто же знал, что удастся найти это чувство, ноющее в глубине грудины вместе с тревогой и страхом, в Рочестере.

Адрия улыбается темноте, улыбается самой себе. В ее безумной хмельной улыбке столько обреченности, сколько никогда не было ни в ее злости, ни в сопротивлении. Она отказывается от сопротивления, и теперь соглашается только следовать – за темнотой, за дурацкими советами матери, за угрозами отца, за общественным мнением. Если она дочь преступников, девчонка, выброшенная на обочину жизни как социальный мусор, то что с того? На обочине, как оказывается, есть свои удовольствия.

Оседая по кирпичной стене на асфальт, Адрия находит эти удовольствия приятными.

Однако шум с другого конца проулка не позволяет ей насладиться этим моментом как следует. Адри тут же напрягается и вглядывается в темноту, а сердце, еще не успокоившись, начинает новый забег в груди.

Она медленно поднимается, вслушиваясь в звуки, а когда из темноты ей навстречу выскакивает Мартин, Роудс уже готова зарядить по его лицу.

– Твою мать! – шипит она. – Какого черта ты здесь забыл?

Мартин, изрядно запыхавшийся, как и она, глядит на нее недобро:

– Прячусь, стало быть, как и ты.

Адрия хочет выдать, что мог бы найти место получше, но вместо этого демонстративно отворачивается и направляется к углу дома, за которым несколько минут назад пронеслась полицейская тачка.

Голос Лайла настигает ее со спины:

– Хочешь сдаться и покаяться?

Адри вспыхивает, разворачивается рывком и оказывается возле Мартина быстрее, чем успевает подумать:

– Эй, это сделал ты! – вместе со взлетом интонации тонкий палец с силой упирается ему в грудь. От неожиданности Мартин покачивается, но быстро координируется.

– Потому что вы чокнулись!

– Сам ты чокнулся! Я веселилась, пока ты не возомнил, что самый умный!

– Это воровство, Роудс!

– Самый порядочный, да? – с презрением она выплевывает слова сквозь оскал, но быстро вспоминает, что злость – не спасение: еще ни разу она ее не выручала. Поэтому утробный гулкий смешок смазывает ее реакции.

Адрия широко улыбается, продолжая:

– Чем ты лучше, Мартин? Делаешь вид, что это все тебя не касается, что ты выше этого, как будто твои руки чисты. Боже ты мой, ты действительно в это веришь? – ее истеричный смех прорывается из глубины легких. – Ты хуже каждого из них, Мартин! Им хватает смелости быть теми, кто они есть, – ублюдками, которым не нужно ничего, кроме побухать, покурить и потрахаться. Ах да, еще выцепить из толпы жертву, чтобы потешить свое эго! Знаешь, я даже не презираю их за это.

Ее улыбка сменяется хищным прищуром.

– А тебя презираю, потому что ты жалкий, Лайл. Потому что стоило мне заговорить об этом на публике, так ты побежал жаловаться всем, какая я плохая, чтобы тебя пожалели и приласкали. Приласкали тебя? Потрепали за ухом? Сказали, какая я грязная шлюха? Если еще нет, советую этим заняться. Может быть, тебе станет легче, и не придется играть в самого отчаянного парня на районе.

Адри заканчивает с тем же смешком на выдохе, с которым начала.

Мартин кипит. Неотрывно глядя на нее, он молчит, но даже в полутьме переулка Адрия видит, как гуляют желваки по его скулам, как лицо наливается кровью.

Они уже проходили этот сценарий, но тогда Роудс сбежала прочь от последствий видео, не выдержав напряжения, – сбежала и не выходила из дома, потому что испугалась собственной реакции.

Теперь Адрия не боится ни себя, ни кого бы то ни было еще.

И она не сбежит.

Ей больше некуда бежать.

Поэтому она делает в сторону Мартина новый шаг и вновь упирается пальцем в его грудь.

С улыбкой повторяет ядовитым полушепотом:

– Ты жалкий, Мартин Лайл.

А потом она целует его.

Целует так крепко, чтобы загорелись губы. Чтобы в новом адреналиновом приходе все тело свело судорогой, а