Онлайн
библиотека книг
Книги онлайн » Разная литература » Верь людям - Людмила Константиновна Татьяничева

Шрифт:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 58 59 60 61 62 63 64 65 66 ... 92
Перейти на страницу:
попрошайничать. К чужому дяде бежать… Эх, не такими мы были, — он открыто взглянул на Бахрушева и признался: — Всыпать я хотел тебе за швеллера. Жаль, не удалось. Знал бы, как своевольничать. Да, ладно. Забирай свою краску и топай, пожалуйста, не позорь наш завод. Надоел ты мне.

— Да и вы мне, вроде, радости не доставили, — они смотрели друг на друга открыто, сжимая подрагивающие от улыбок губы. Бахрушев взял подписанное требование на краску и помахал им в воздухе.

— А все-таки вы хороший человек. Пугать вот только любите.

Директор махнул рукой:

— Иди, иди… Больше ничего не выпросишь, — и когда Бахрушев был у двери, крикнул вслед: — Зайди в малярный цех. Пусть дадут людей и сегодня же покрасят твой мост.

Малярам Бахрушев обрадовался, и когда шел с ними до моста — с двумя молчаливыми парнями в негнущихся от краски и потому точно железных штанах, громко шаркающих при каждом шаге, то предложил им сигареты и почему-то вдруг оживленно вспомнил о своей бригаде: какие в ней, оказывается, хорошие ребята, как они умеют работать, если надо. Парни закурили по сигарете и тут же закашлялись.

— Трава, — сказал один.

— Смерть мухам, — вежливо уточнил второй и достал из кармана своих железных штанов пачку «Прибоя».

Бахрушев замолчал и только у моста спросил:

— К ночи покрасите?

Парни вприщур, оценивающе глянули вдоль настила:

— Раньше успеем.

Платон подождал, надеясь еще что-нибудь услышать, но маляры молча потащили ведро с краской на другой берег, и он решил вернуться в гостиницу. Пошел низким травянистым берегом в сторону заводского пруда, миновал бревенчатую запруду в зеленой пряже шелковицы. От запруды потянулись приколы, дощатые плотки, огрузшие в воду. На теплой луженой глади пруда уже выстраивались вдалеке лодки рыбаков.

Дела были закончены, и ему подумалось, что, может быть, остался он совсем без толку — мост покрасили бы и без него, если бы сочли нужным. И не обязательно алюминиевой краской… Он сел на землю. От воды не было свежести. Пахло нагретой пылью. Даже сейчас, когда дневной жар спадал, припекало шею и лопатки и было жарко от того, что в воздухе все еще стояла глухота дня. Мост был виден, и Платон все посматривал на него, стараясь представить, каким он будет после покраски — серебряным и совсем воздушным. Может люди, приезжающие сюда по делам разной важности, уехав, станут лучше помнить этот городок, темный и деревянный. Да и жители полюбят его. А, может, и нет. Иринина соседка, наверно, до старости будет равнодушно и тяжело топать по его гулкому настилу. Не всякая ведь жизнь делает чутким сердце человека…

Платон поднялся. На закате оплавлялась синева гор, и пруд до краев заливало малиновым светом. Контуры рыбачьих лодок становились чернее и четче. Бахрушев свернул на центральную улицу. К вечеру в городке начинало сладко пахнуть березовым дымом, у ворот судачили на скамеечках женщины, и постепенно наступала такая тишина, что звук щеколды доносился с окраины…

3

Утро выдалось чистое — с родниковой прозрачностью воздуха, с высоким сквозным дымом сизых облаков. Когда Бахрушев, толкнув створку, свесился из окна и глотнул полной грудью, у него заколотилось сердце, и он прикрыл глаза. Где-то брякнуло и зазвенело, покатившись, ведро, потом послышался тонкий железный скрип ведерных дужек о крючки коромысла.

Во дворе флигелька босоногая старуха пропалывала грядки. Квохча, бродили по двору курицы. Царственно вышагивал золотой петух с платиновым хвостом. Из сеней послышалось требовательное:

— Мама, оставь, пожалуйста, я все сама сделаю.

Дочь выскочила в купальнике, и старуха испуганно замахала руками:

— Куда, бесстыдница, вот ожгу крапивой, узнаешь!..

Бахрушев, посмеиваясь, стал одеваться. Когда он вышел из гостиницы, в тени влажно серел непросохший от росы песок. У магазина, из ведра Куприяновны торчали метровые стебли гладиолусов. Люди входили и выходили, не задерживаясь около старухи, и только парень в спортивной клетчатой рубашке навыпуск нетерпеливо топтался возле, сжимая тоненькое запястье девчушки, которая сердито выговаривала:

— Да ты что, бабушка! Полтинник за цветочек! Два цветка — полкило мяса.

Куприяновна отвечала смиренно:

— Краса от них, миленькая, — душе благость. А не хошь — неволить не буду. Не доросла, значит, до настоящего понимания.

— То-то я вижу — ты уж очень доросла. Вот и живодерствуешь. Обираешь простого человека.

Парень тянул девчушку:

— Оставь ее, божью коровку.

Куприяновна уже не слушала: она увидела Бахрушева и зачастила:

— Не засти, не засти света другим. Сама не берешь, добрым людям не мешай.

Бахрушев долго выбирал первозданной свежести и белизны гладиолусы, вытянул два и завернул их в газету. Парень, сердито пошептавшись с девчушкой, нахмуренный склонился над ведром. Платон сунул цветы под мышку, словно банный веник, и взглянул на часы — шел только десятый час.

Он промял заметную тропинку в траве вдоль щелистого забора, пока решился дернуть за ремешок щеколды. Ирина встретила по-будничному, без улыбки, провела в горницу с высокой кроватью, к которой можно приставлять для удобства лестницу-стремянку, взяла, видимо, недочитанное письмо. Платон положил перед ней цветы, тихонько присел на краешек стула и терпеливо поглядывал на сосредоточенное лицо Ирины, на фольговых голубков в простенке, запрятанных под стекло, и все ждал… Ирина прочитала и долго смотрела в окно, заставленное геранью и горшочками алоэ, потом обронила:

— Скоро брат приедет. С женой и сыном, — вздохнула, скучно спросила: — Куда пойдем-то?

Платон пожал плечами, и она будто пожаловалась:

— Шить мне надо. А то ходим, ходим… Так и жизнь пройдет.

В обед, когда все глохло от жара, они шли в городской сад. В тягостном молчании дошли до сада, побродили по аллее с горячей зеленью лип, заглянули в пыльную и гулкую от пустоты раковину эстрады, потом присели на веранде буфета у балюстрады, за столиком с мраморной доской. Ирина ела пирожное, запивала его теплым малиновым напитком. Платон цедил сквозь зубы из литой кружки хлебный квас, сладковатый от солода, но ядреный и настолько холодный, что немело горло. За буфетной стойкой щелкала семечки бесцветная женщина. Кожура падала на высокую грудь, копилась там и с тихим шорохом скатывалась на мокрую столешницу. Бахрушев отвел глаза от буфетчицы и заговорил, словно затосковал о налаженном уюте семьи:

— Покойно здесь живут люди. В домах пахнет печеным хлебом и щами, в горницах безлюдно, прохладно, фикусы в кадках с этакими отштампованными листьями с ладонь. Стоят высокие комоды, на них духи «Ландыш», ракушки морские, оранжевые изнутри. А на полах — половики, рябые, теплые… Хорошо.

Ирина доела пирожное и, вытирая пальцы шелковым платочком, сказала просто и неожиданно, как о давно решенном:

— Вот и оставайся у нас. Жить будем. А так

1 ... 58 59 60 61 62 63 64 65 66 ... 92
Перейти на страницу: