и теперь этот сукин сын, должно быть, посмеивается в могиле. Всем нам конец, мы в долгах, мы несчастны и вынуждены вкалывать по пятьсот часов в неделю. Чилийцы подавлены, скачут с места на место, злы и еле живы.

– А тебе не кажется, что при новом правительстве что-то может измениться к лучшему?

– Как всегда, единственная надежда, что народ восстанет. Но он слишком подавлен. Впору раздавать населению антидепрессанты. Сначала «равотриль», а затем «фусиль»[37]. Нет, извини, я ни на что не намекаю, это просто рифма. Ты сейчас берешь интервью, а у меня голова идет кругом, вот я и говорю заголовками.

– И что же тогда нужно народу?

– Откуда мне знать? Йога, кикбоксинг, поэзия, революция. Хорошее образование, развлечения, парки, педикюр, вкусный севиче. Художественная гимнастика, фехтование. Вволю авокадо, перуанского риса – киноа, водорослей кочаюйо. Философские камни, сверхспособности, амулеты. И добротная обувь. Но прежде всего нужен секс, ежедневно, каждые восемь часов, регулярно, как прием антибиотиков. И только секс очень высокого, превосходного, космического качества. А также хорошая музыка.

– А какая музыка, по-твоему, хорошая?

– Зависит от вкуса каждого. Лично мне нравятся традиционные мексиканские песни – ранчеры.

Безымянный поэт завершил интервью. Они оплатили счет и вышли из бара. Вместе миновали пару кварталов.

– Забудь о поэтах, дочка. Спустись с небес на землю, поезжай в поселки и деревни, но будь осторожна. Расскажите вашим читателям о том, что происходит там. Не вспоминай о поэтах и обо мне тоже. Мы не так уж важны.

– Тогда зачем же ты дал мне интервью?

– А я очень тщеславен.

– Ты тщеславен, но скрываешь свое имя?

– Конечно. Настолько тщеславен, что не желаю упоминать мое имя.

Следующим утром Прю интервьюировала примерно восьмидесятилетнего Флоридора Переса, который выглядел этаким живчиком. Вероятно, под влиянием беседы с безымянным поэтом Прю предположила, что «Флоридор Перес» – псевдоним. Когда он понял, что она имеет в виду, то сразу же пояснил, едва сдерживая смех, что это не так:

– Меня назвала Флоридором моя матушка. И мне кажется вполне нормальным иметь странные имена. Я долго добивался, чтобы моего первого сына назвали Чили. В поддержку этого стремления мне даже пришлось сослаться на мнение друга-поэта, который был еще и юристом. Нет, оказывается – нельзя. Какой абсурд, ведь можно встретить девушек, которых зовут Африкой, Америкой, Францией или Ирландией – и никаких проблем. Был даже футболист, игравший за команду «Унион Сан-Фелипе», по имени Уругвай Граффинья. Однако чиновник в загсе не позволял мне назвать сына Чили. А ведь имя очень красивое.

– И что, его все-таки назвали Чили Перес?

– Ну, когда ему исполнилось восемнадцать лет, он сменил имя. Захотел носить простое.

Затем разговор зашел о первых месяцах диктатуры, которые Флоридор провел в заключении, и о годах, прожитых в Комбарбале́ – ссыльным в своей собственной стране.

– Они лишили меня всего, но другие пострадали еще сильнее, так что я не жертва, – вдруг заявил Флоридор.

Он подчеркнул это, признавшись, что не любит говорить от первого лица и что страдания были коллективными. Поскольку Флоридор Перес знал многих молодых поэтов – он несколько десятилетий руководил творческой мастерской «Фонда имени Неруды», – в конце разговора Прю поинтересовалась его мнением о Пато.

– Хороший паренек, – отметил Флоридор. – Особенно для вечеринок.

– А как насчет его стихов? Они вам нравятся?

– Немножко, но я уверен, что когда-нибудь в будущем понравятся, – сказал Флоридор с лукавой и добродушной улыбкой.

– Что для вас значит знакомство со столькими молодыми поэтами?

– Они мне как дети. Вряд ли они относятся ко мне как к отцу, но я думаю о них как о сыновьях. Одни неблагодарны, с другими я постоянно встречаюсь, читаю их произведения, радуюсь успехам.

Самопровозглашенная поэтесса-урбанистка, у которой Прю собиралась взять интервью в полдень, отменила встречу за десять минут до условленного времени, сославшись на простуду. Поэт-гей, с которым она наметила побеседовать позже, тоже уклонился, сказав, что на улице слишком жарко. Прю мысленно поблагодарила обоих за подаренную передышку и провела весь день дома. Она постирала одежду, развесила ее на веревках, затем сняла, сложила и убрала. Вышла на прогулку, купила мороженое с медом из цветков дерева ульмо, чтобы разделить лакомство с Висенте и Карлой. Однако дома их не оказалось, и она съела полкило мороженого, читая острые дискуссии чилийских поэтов в «Фейсбуке».

В пятницу Прю взяла интервью у Майлза Персоны (вот это действительно псевдоним), поэта, известного драматическими монологами, в которых он имитирует голоса палачей, преступников и других мрачных типажей чилийских крайне правых. Его стихи, как удалось выяснить Прю, пародийны и противоречивы. Кроме того, он – автор невинных молодежных романов, которые неплохо продаются и которые он подписывает своим подлинным именем – Радоми́ро Ро́блес. Прю ожидала встретить неприятную личность, но мужчина выглядел шикарно.

– Я давно заметил, что в Чили нет поэтов правых взглядов, словно поэзия и подобная идеология несовместимы. Вот я и создал правого персонажа-поэта, который вызвал неприятие и любопытство. В чилийской изящной словесности трудно отыскать себе место, но я нашел его, – признался Майлз с неожиданной скромностью.

– А ты правый?

– Разумеется, нет! Но благодаря моим усилиям люди знают, насколько опасны эти подонки.

В субботу, когда Прю заперлась в комнатушке на несколько часов, чтобы поработать над своими записями, пришло сообщение от Джесси с просьбой поговорить с ней по скайпу. Никогда прежде, а это почти восемь лет, они не проводили столько времени, не обменявшись ни словом. Однако Прю сказала ей, что слишком занята, но Джесси настаивала, и Прю включила скайп. Впрочем, сославшись на плохой сигнал, она предпочла обойтись без видео, чтобы не смотреть на Джесси. А также заявила, сама не зная почему, что она сейчас в Вальпараисо.

– Алессандра ушла от мужа, – внезапно сообщила Джесси.

Оглашение двух неизвестных Прю подробностей – имени той женщины и наличия у нее мужа – выглядело ключевым фактором и подсказкой для сложения деталей пазла воедино, дабы получить полное представление о скандальной, страстной и дерзкой любовной истории. Прю восприняла все это как излишнюю жестокость по отношению к себе. Повод для звонка – сообщить, что Алессандре пришлось переехать на несколько дней в комнату, где до сих пор находятся вещи Прю.

– Мы ищем что-нибудь подходящее для нас, но ты же знаешь, как с этим в Нью-Йорке, – добавила Джесси.

Прозвучало все это как отрепетированная, заранее написанная речь. У Прю возникло впечатление, что Алессандра сидит рядом с Джесси перед компьютером и внимательно слушает их разговор. Прю отключила скайп и сразу же написала Джесси электронное письмо, в котором сообщила, что она не вернется и что Джесси может сложить куда-нибудь ее вещи и спокойно жить в той комнате до скончания века. Затем она написала еще один мейл, в котором обозвала Джесси