мне недоступна художественная литература на испанском языке. Но до сих пор пытаюсь читать эти сборники, иногда даже понимаю целые стихотворения. Я уверена, что понимаю плохие стихи, а хорошие – это те, которые мне совсем не доступны.

– Я дала Висенте книги, которые они мне надарили, условившись, что он поделится со мной мнением, хорошие это произведения или плохие. Висенте сообщил, что все они в некотором роде хороши, но ни одно из стихотворений ему не понравилось. А через две минуты уточнил, что не хочет, чтобы его субъективное мнение на меня повлияло. Обожаю Висенте.

– До конца жизни я хотела бы завтракать поджаренным хлебом с авокадо.

Благодаря этим интервью Прю почувствовала себя подготовленной ко второй части журналистской работы, которая началась беседой с профессором Херардо Рокотто, по разным данным – крупнейшим знатоком новых течений в чилийской поэзии. Профессору Рокотто – в других странах его именовали бы доктором Рокотто, но, к счастью, в Чили называть человека по ученой степени считается китчем – пятьдесят лет, хотя выглядит он гораздо моложе: крепкий, но худощавый, как наездник. Как же он похож на Гаэля Гарсиа, подумала Прю; он смахивает на смуглого и более миниатюрного Гаэля Гарсиа (миниатюра миниатюры).

Интервью назначили в квартире Рокотто, поэтому Прю ожидала увидеть традиционную домашнюю библиотеку, переполненную книгами. Однако в просторной гостиной не оказалось ничего, кроме небольшого столика и двух пляжных шезлонгов.

– Я только что развелся, – беззаботно пояснил Рокотто, предвосхищая вопрос, который Прю вовсе не собиралась ему задавать. Его английский звучал старомодно и фальшиво, даже забавно.

– Мне очень жаль, – сказала Прю. – Я тоже только что развелась.

Она впервые сформулировала свое расставание таким образом, и это как-то успокоило ее.

Рокотто счел завершенным краткий обмен личными признаниями и спросил, с какими поэтами она побеседовала. Прю огласила список и поинтересовалась его мнением, а он отметил, что это любопытная подборка, и через несколько секунд напряженного молчания заявил, что считает выбор ужасным. Она согласилась и сообщила, что, конечно же, намерена взять интервью и у других поэтов, особенно у женщин. Он признал это необходимым и добавил, что следует также уделить внимание маргинальной поэзии и творчеству индейцев. И тут же увлекся обычным, полезным и в то же время бесконечным перечислением имен авторов и библиографических источников. А в остальном интуиция Прю совпадала с направлением научной деятельности Рокотто: слишком много лет чилийская поэзия изучалась как титаническая борьба, в которой гетеросексуальные мужчины бились за микрофон как единственные главные герои, оставив многих других поэтов на обочине. Особенно женщин и группы меньшинств («выражение «группы меньшинств» мне представляется проблематичным», – сразу же подчеркнул Рокотто). Сейчас этот процесс становится все более обширным и беспорядочным, но стимулирующим творчество.

– Полагаю, ты читала Гарольда Блума[32]? – спросил Рокотто.

– Нет, – смущенно ответила Прю. – Он хорош?

– Не-а.

– Но мне нужно было его прочесть?

– Нет.

Рокотто неожиданно достал из внутреннего кармана пиджака листок бумаги, развернул его и внимательно перечитал, прежде чем протянуть Прю. Она увидела список примерно из пятидесяти поэтов, в первую очередь женщин («только не называй их поэтессами, – предостерег он, – это общепринятое испанское слово, но звучит оно крайне уничижительно»), коренных народностей Чили и маргиналов. В общем, целый канон, дополненный библиографией из пятнадцати статей, подписанных Херардо М. Рокотто Контрерасом.

– Вот я и ошеломил тебя, – вдруг признался Рокотто.

– Да нет.

– Ну да.

– Ладно, чуть-чуть, – согласилась Прю.

– Извини, иногда на меня находит, – сказал Рокотто.

Ей приятен был такой поворот, когда словно бы перебивают самого себя. Как будто перед вами сразу два человека – напыщенный, эрудированный профессор с одной стороны и вежливый добродушный тип, обитающий в пустой квартире, – с другой. Напыщенный профессор старается выпендриться и заранее повлиять на статью Прю, которая, по его мнению, будет неполной без упомянутых им поэтов или выдержек из многочисленных статей, которые он сам потрудился опубликовать в научных журналах. Тогда как разумный парень понимает: Прю намерена обрисовать лишь общую панораму, которая, помимо имен, передаст атмосферу чилийской поэзии с точки зрения журналистики, а не в академической традиции.

Разумный парень с легкой душой вычеркнул из списка около тридцати имен, а затем нашел в своем телефоне номера оставшихся. Разговор теперь принял непринужденный характер, что очень понравилось Прю. Рокотто предложил ей пойти поужинать, и она согласилась, не найдя причин для отказа.

Они отправились в перуанский ресторан, где заказали два коктейля «катедраль» с писко и повторили дозу несколько раз, но не опьянели. Иногда такое случается, подумала Прю: когда течет беседа, сдобренная смехом, люди могут поглотить много алкоголя – вполне достаточно, чтобы повеселеть, но не упиться.

Рокотто проводил ее до дома в два часа ночи. Висенте во дворе изображал, что занят поливкой растений, а на самом деле поджидал Прю. Увидев машину, он схватил шланг и сделал вид, что завершает работу. Рокотто вылез из «Фольксвагена» цвета голубой металлик – эта модель, «жук», всегда казалась Висенте смешной, пародийной, – открыл пассажирскую дверь и попрощался с Прю небрежным объятием. Ничего такого уж странного или пылкого не произошло, однако Висенте чуть не умер от ревности. Прю открыла калитку и удивленно поздоровалась с ним. Она спросила, зачем он поливает сад в такое время, а Висенте пробурчал, что это лучшие часы для орошения, причем с любой точки зрения.

Прю проснулась в восемь утра, страдая от похмелья. Несмотря на «удар топором» (она недавно усвоила это замечательное выражение из чилийского варианта испанского языка), встала, позавтракала и попыталась продолжить свои записи, лежа на диване, но почти сразу же заснула. Ей снилось, что она в полдень идет по центру Манхэттена, стоит идеальный солнечный день, но улицы выглядят небывало пустынными. Прю время от времени останавливается, чтобы посмотреть под ноги, словно в поисках чего-то, наверное, бронзовых табличек на тротуаре со знаменитыми цитатами «Библиотечного Пути»[33]. Внезапно она понимает, что шагает рядом с Джесси, которая одета слишком тепло. Во сне Прю чувствует обязанность быть на высоте: что бы она ни делала, она не должна подвести Джесси. Они входят в отель, поднимаются по бесконечным ступенькам и достигают верхнего этажа. Натыкаются на дверь с табличкой «Вход запрещен», ведущую на крышу, но Прю все равно распахивает ее, и тут срабатывает сигнализация. А Джесси с максимальным спокойствием, сдерживая смех, говорит ей, что надо немедленно смыться оттуда.

Висенте устроился в кресле по соседству, в руках – ноутбук с выключенным звуком. Он собирался повысить свой уровень знания английского с помощью приложения «Дуолинго» (правда, был в самом начале курса), но ему стало скучно, и он предпочел любоваться спящей Прю. Заметил, как вздрагивают ее веки. Ей что-то снится, догадался он и вспомнил чудесные строки Росамеля дель Валье: «Никогда я не видел так