Все в этом месте теперь другое, пусть даже это и не так.

Все вроде стали немного счастливей – по крайней мере, насчет своих комнат или стены, возле которой они сидят в своих инвалидных креслах, или насчет чего-то еще, без разницы.

Ни у кого из нас не может быть намного больше денег на наших аккаунтах, но то, что у нас есть, по крайней мере течет в новом направлении.

Недавно проводилась викторина, и кто-то ответил правильно.

Поговаривают даже, что и фрикадельки стали лучше.

Бедолаги в инвалидных креслах всё так и сидят у стены под картиной с улыбающимися акулами, но иногда на их лицах можно увидеть широкие улыбки, когда они по очереди надевают золотой мотоциклетный шлем.

И вот теперь мы все здесь, в моей комнате. На дверной ручке висит лоскуток шелка, который говорит мне, что это моя комната, и зачем мне спорить? В телевизоре, висящем высоко в углу, показывают людей, которые слишком быстро проезжают на машинах через реки, поднимая тучи брызг – как будто очень спешат попасть в какое-нибудь милое местечко, или едят гамбургеры, приплясывая и распевая песни, или сидят за столом за чашками кофе и с серьезным видом разговаривают друг с другом. За окном то ли сад, то ли парковка – мне вообще-то все равно, что именно. Потому что рядом со мной – дядечка постарше, и мы держимся за руки на солнышке, и вокруг нас деревья, цветы и гомон птиц. И неважно, есть ли за окном деревья, цветы и птицы или их нет, – по-моему, я знаю их названия. Maculata… Crepuscule… Lactuca… Trichoglossus moluccanus… Callocephalon fimbriatum… Это слова, которые я знаю. Мы с дядечкой постарше оба их знаем, вместе. И это далеко не все слова, которые нам известны. Иногда мы даже произносим эти слова друг другу.

«Я люблю тебя».

«И я тебя люблю».

И вот мы все здесь, в моей комнате. Мои сын и дочь тоже здесь, вместе – что странно, хотя и не неприятно. И что, наверное, еще более странно и даже еще приятней, так это что я мою обоим пальчики на ногах. Я мою пальчики на ногах у них обоих. У моего сына и моей дочери. Что, конечно, смущает и отчасти шокирует их, но это не единственная причина, по которой я это делаю. Я хочу показать им, дать им понять. Даже без слов. Отныне в любой момент я могу даже пощекотать им пальчики на ногах, и они, может, даже захихикают и посмотрят на меня с любовью, хотя, конечно, я не хочу испытывать судьбу.

Мой любимый сын даже привел с собой свою жену, чтобы она тоже навестила меня. Приятно видеть ее здесь, тем более что она явно мечтает оказаться в каком-нибудь совсем другом месте. Я ожидаю, что она в любой момент назовет меня невыносимой старой коровой. И делаю все, что в моих силах, чтобы услышать эти слова.

Фотографию своего безголового первого мужа в красивой новой рамке я передвинула на самый край этого, как его там, поставив ее перед всей остальной улыбающейся семьей Трюмо. Моим детям нравится видеть ее там, а меня это даже не раздражает.

У окна, спинами к саду или парковке, стоят Фелисити и Чарити со своими большими пальцами и смартфонами – что странно, поскольку сейчас они в университете и по крайней мере у одной из них проблемы с биологией.

Медсестра смеется и стучит мне по коленке крошечным молоточком. Она принесла мне дополнительную подушку и доску для игры в скрэббл. Когда она закончит с этим своим молоточком, мы с ней прекрасно проведем время, составляя всякие слова – вместе. У нее это неплохо получается, хотя я все еще пытаюсь научить ее жульничать.

Сумеречная девушка приносит чай. Во всяком случае, чай приносит девушка. Я понятия не имею, кто она и откуда взялась. Наверное, я попытаюсь это выяснить.

Славный парнишка – в моей ванной, трансгендерно-дружественной. Он что-то там делает со своей грудью – боком и задом наперед, по своему обыкновению. Я не уверена, что Господь Бог, или Иисус, или кто там еще, без разницы, имеет к этому какое-то отношение, да и вообще это не мое дело. Парнишке требуется уединение.

А вот и малый, который здесь не живет. По выражению его лица я вижу, что он хочет мне все растолковать. Вот же старый дурак… Я от него в полном восторге. Просто по старой памяти спрашиваю у него, с какого он этажа.

– О, – с изумленным видом восклицает он, – я здесь не живу!

– Просто не могу передать, – отвечаю я, – насколько я рада слышать от вас эти слова!

– Мама, – говорит моя дочь, – ты меня щекочешь!

И радостно хихикает. Ну, может, и нет, но тем не менее.

Ах да, и где-то здесь еще и чихуахуа. Где же пингвин, когда он так нужен?

Большой ежедневник лежит открытым на этом, как его там. Мне не нужно в него заглядывать. Я и так знаю, что в нем. Я знаю, что произойдет.

Меня не волнует, что там за окном, на самом-то деле, равно как и мой пароль. У моего сына и моей дочери есть мой пароль, и, насколько я могу судить, это делает их счастливыми или что-то в этом роде. И, конечно же, теперь они оба обладают Властью Вечности.

Мой сын, похоже, успешно справляется со своими затыками, и пусть даже его попа уже никогда не будет такой чистой, как прежде, – ну что ж, пофиг, как сказали бы Электрисити и Чатни. Кстати, у мой дочери теперь появился совершенно новый набор тяжких крестов, чтобы чувствовать себя занятой и уставшей, поскольку Электрисити и Чатни уехали в университет, а ее место в моей ванной занял славный парнишка.

Что же касается меня, то мне не нужен пароль. Мне даже не нужно имя. Иногда я вспоминаю того безумца в саду, который летел, хохоча, как лорикет, прямо туда, где была моя голова – или когда-то была. Даже и не думая бережно обращаться с ней. Наверное, порой люди чересчур уж бережно относятся к головам других людей. Но тем не менее. Ничто не способно остановить память и забвение, понимание и непонимание, любовь и потерю, пока что-то этого не сделает.

А тем временем – о каком бы времени ни шла речь, том или этом – этого достаточно. Я стала Розой. Это имя ничем не хуже