встать на колени и положить голову на край ванны.

Все нормально, говорю я ему, все нормально. У него все еще есть Власть Вечности. И она всегда у него будет. Доверься мне. И меня не волнуют его денежные потоки – в случае каких-то затыков пускай пользуется этой Властью на здоровье. Я лишь не хочу, чтобы через мой аккаунт текло золото Менеджера по Исходу – не хочу, чтобы он покупал за мой счет все новые водолазные костюмы, чтобы все эти люди выпадали из окон, потому что не могут платить больше, и чтобы все эти мертвые старики лежали на моей кровати с раскрытыми ртами.

Я говорю ему, что все нормально. Говорю ему, что все это Менеджер по Исходу, а не он. Говорю ему, что мне требуется лишь одно – чтобы мой аккаунт был отчищен дочиста, как моя ванна стараниями его сестры. Тогда, говорю я своему сыну, он может сколько угодно красть у меня деньги, чтобы справиться со своими затыками, и может врать мне сколько угодно, и может обладать Властью Вечности хоть целую вечность.

А еще говорю ему, чтоб не переживал, сообщу ли я ему свой новый пароль, – конечно же сообщу.

Скоро.

Моя дочь вздыхает. Она стоит на коленях перед ванной с Господом Богом. Фелисити и Частити – у окна, со своими большими пальцами и смартфонами.

– Мам, – говорит моя дочь. – Твой пароль…

Так что она общалась со своим братом. Приятно думать, что они иногда встречаются и говорят о своей матери.

– Все нормально, – говорю я ей. – Я сообщу твоему брату свой новый пароль. Конечно же, сообщу. Но только не сейчас. Я хочу, чтобы сначала кое-что произошло.

– Мам, – говорит она, а затем сдается и кладет голову на край ванны.

– Отвлекись-ка на минутку от разговоров с Господом Богом, – говорю я ей, – и послушай, чего я хочу. Я хочу, чтобы ты и твой брат вместе пришли ко мне – сюда, в эту комнату, в одно и то же время.

Она явно удивлена.

– Нам нужно поговорить, – говорю я.

Это удивляет ее еще больше.

Славный парнишка опять исчез, но я не позволяю этому выбить меня из колеи. Я знаю, что он исчезает и что он возвращается. Я знаю, что он меня не бросит. И я знаю, что не брошу его.

Этот славный парнишка так много для меня сделал… Особенно тогда, в интернет-салоне, когда я в последний раз его видела – после того как мы внесли все намеченные изменения.

Дело в том, что я позволила ему выбрать мой новый пароль. Казалось, это меньшее, что я могла для него сделать.

Пароль просто замечательный. Я была так рада заиметь его! Он делает меня счастливой. И он заставляет других людей нервничать и бояться, что особенно приятно.

Мне очень нравится мой новый пароль.

Хотя… Только вот…

Есть одна проблема.

Я забыла, какой он у меня.

Я опять лежу на кровати. Опять середина ночи. Ну ладно, если честно, я понятия не имею, сколько сейчас времени. Я вполне уверена, что не сплю. И поскольку никуда не лечу и никого не лечу, то я не врач. Так что говорю правду. Доверьтесь мне.

Здесь мои дети. И сын, и дочь, вместе. Я вызвала их, и вот они здесь. Стоят возле кровати с печальным и озабоченным видом.

Похоже, недавно мне было нехорошо. Какие-то проблемы с лекарствами, говорят они мне. Лично меня не удивило бы, если б это был яд, хоть я и не специалист.

– Тебе было нехорошо, – говорит мне моя дочь.

– У меня много с чем было нехорошо. Вот об этом-то я и хочу с вами поговорить.

Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что все это происходит ближе к концу того, что было очень долгой ночью. Как раз перед рассветом. Хотя без разницы. Концу чего-то. Началу чего-то другого.

В этих моих детях есть еще что-то необычное – помимо того, что они находятся здесь вместе перед рассветом. Насколько я могу судить, им обоим всего по десять лет от роду.

Мой сын вроде повесил голову, что вполне объяснимо, поскольку он лжец и вор, а у моей дочери такое выражение лица, которое говорит, что все лгут и воруют, кроме нее – естественно, кроме нее, поскольку у нее есть Господь Бог и она очень, очень устала, хотя ей всего десять лет от роду.

Но у меня есть для них сюрприз. Вообще-то сразу несколько сюрпризов.

Первый заключается в том, что в кровати со мной их отец, мой безголовый первый муж.

Я показываю им фотографию, которую до сих пор прятала под одеялом. Вид у них теперь еще более печальный и озабоченный, и даже еще больше – как будто им всего по десять лет от роду. Как будто в свои десять лет они лишились отца.

Они даже начинают плакать.

Прекратите, хочу я сказать им. Бывают в жизни огорчения.

Но я этого не делаю, потому что намерена не только говорить правду, но и быть милой и любезной. И, наверное, плачут они не только потому, что у их отца нет головы, но и по той причине, что я взяла за труд вставить эту фотографию в красивую новую рамку. Рваный край практически незаметен.

– Я понимаю, – говорю я. – Я понимаю, что вы любили его.

Это настолько их удивляет, что они опять начинают плакать.

– Я понимаю, как сильно вас обидела.

Они всё плачут.

– И я всегда понимала вашу потребность поквитаться.

Тут плач прекращается. Они смотрят на меня с таким растерянным и невинным видом, как будто не понимают меня – ну да, они всего лишь дети. Но им и на секунду меня не одурачить.

Я говорю им, что знаю, что они любили своего отца, и что он тоже любил их, и что, возможно, он даже любил и меня, хотя это кажется маловероятным. И что после удара, который снес его голову с этой могучей шеи, они чувствовали себя преданными и брошенными своей матерью, которая ушла с другим дядечкой и была любима в саду.

В хореографию… хронологию всего этого я не вдаюсь. Не говорю о том, что дядечка, который любил меня в саду, был сильно постарше, и что я вполне уверена: моим детям уже было не по десять лет, когда это