никогда раньше не находила.

Дохожу до самой последней страницы.

И в самом низу этой последней страницы пишу. То, что я пишу, я пишу очень мелко и как бы сбоку, так что этого там почти что и нет – надежно спрятано в своем потайном уголке, так что я знаю, что это будет обязательно найдено.

Но только славным парнишкой.

«Пожалуйста, помоги мне!»

Дядечка постарше сжимает мне руку. Мы в саду, сидим бок о бок на этой, как ее там, в окружении солнечного света, птичьего гомона, роз.

– Я забыл, – говорит он.

– Роза, – напоминаю я ему.

– Конечно, – говорит он. – Да.

Я не спрашиваю, как зовут его.

– Давай забывать вместе, – говорю я.

– Латук, – вроде как говорит он. Я надеюсь услышать одну из его шуточек.

– Это нам недолго, – говорю я.

– Теперь уже точно не долго, – говорит он. – Да и не было особо долго, на самом-то деле.

Наверное, это шутка, но смеха не слышно.

Я стискиваю его руку.

– Уже совсем скоро.

– Да. Конечно же скоро.

– Ну вот, видишь?

– Да. Теперь вижу.

Поскольку теперь мы оба видим, как в открытые ворота въезжает эта, как ее… скорая помощь. Она вся желтая и сверкает как золото. Я уже перестала думать про шею дядечки постарше. Про все эти пятнышки, которые я так любила. И про моих детей, которых он не любил. Я уже начинаю вспоминать своих детей.

– Пора, – говорю я. – Время.

– Да, – говорит он. – Верно, все дело во времени.

Он и понятия не имеет, о чем я говорю.

Машина скорой помощи осаждается к нам. Осаживает. Сдает к нам задом. Издает свое мерзкое кваканье, совсем не похожее на гомон птиц.

Я смотрю, как его усаживают внутрь. Им не надо укладывать его на эти, как их… носилки. Тем более насильно. Они разрешают ему сесть впереди, как ребенку, которого сейчас повезут прокатиться в какое-нибудь милое местечко. Помогая ему забраться в свою сверкающую и мигающую машину, они очень бережно обращаются с его головой.

– Давай мы… – говорит он, выглядывая из окна.

– Латук что? – спрашиваю я, все еще надеясь на шутку.

– Забудем.

– Да, – отвечаю я. – Вдвоем.

– Вместе, – говорит он.

– Вместо, – говорю я.

Но вместо того чтобы забыть, я вспоминаю. Вспоминаю тот первый день, когда впервые вошла в эти ворота, в этот сад с его розами и шумом птиц, и как хохочущий, как его там, безумец пролетел у меня над головой, будто какой-нибудь лорикет. Совсем не бережно обращаясь с ней. Пролетев прямо через то место, где была моя голова.

Помню, как это рассмешило дядечку постарше, который расхохотался, будто какой-нибудь лорикет.

И теперь вспоминаю тот последний день, когда я смотрела, как они увозят его, очень-очень бережно обращаясь с его головой.

Я стараюсь очень бережно обращаться и со своей собственной головой.

А толку-то?

– Я люблю тебя, – говорю я.

И вдруг вокруг меня – птичий гомон.

Trichoglossus moluccanus.

Callocephalon fimbriatum.

Хохочут, как безумцы.

Я так устала… И все равно не могу заснуть. Лежу на кровати с бессовестницей… бессонницей. Наверное, мне нужно повернуться лицом к происходящему, а не только к потолку, и трезво все оценить.

Наверное, мне надо сдаться.

Наверное, нужно позволить всему идти своим чередом.

Наверное, именно это имел в виду славный парнишка, когда написал «забудь».

Наверное, мне следует облегчить жизнь себе и всем остальным.

Наверное, было бы лучше, если б я умерла.

Мне будет явно не хватать фрикаделек, естественно. Хотя, по крайней мере, это не будет длиться целую вечность, как эти ночи с бессовестницей.

Наверное, это не так уж и плохо – быть мертвой.

Надо спросить у моей приятельницы.

Я встаю с кровати и иду ее искать.

– Збтосмти, – говорит она, что вполне в ее духе и совершенно бесполезно. И в любом случае она слишком занята тем, что выпадает из окон.

Так что иду блуждать дальше со своим ходунком по пустым коридорам, пока опять не оказываюсь в интернет-салоне.

Экран у компьютера темный, но загорается, когда я дотрагиваюсь до этих, как у пианино. На нем появляется гора.

Я долго сижу перед этой горой. Ничего не происходит. Гора остается горой. Она безусловно великолепна, но ненамного интересней потолка.

Поэтому я подхожу к груде старых энцефалограмм… энциклопедий в углу, чтобы хоть как-то развлечься. Ищу всё про горы. Не про новые горы, вроде как той, что на компьютере, а про старые, из Библии. Есть, к примеру, гора Синай, на которой Моисей получил Двенадцать заповедей, и гора Аррорут [18], к которой прибило Ноев ковчег. А также еще одна гора, где у Иисуса состоялся интересный разговор с сатаной. Может, сатаны там на самом деле и не было, по мнению некоторых экспертов, но не стоит забывать, что Иисус сорок дней и сорок ночей блуждал в этой, как ее там, не имея при себе даже печеньки.

Несмотря на то что эти истории интересней, чем разглядывание потолка, они меня никуда не приводят. Или, по крайней мере, не приводят туда, куда я хочу попасть, где бы это ни было. Так что я выключаю свет, выхожу из интернет-салона и опять блуждаю по коридорам, пока не добираюсь до фильта и выхода на пожарную лестницу рядом с ним. Не без труда открываю дверь и придерживаю ее ходунком. На лестнице темно, и хотя внизу нет никаких признаков пожара, я знаю, что он должен быть там, далеко внизу, и что где-то там, далеко внизу, есть и потайное место, где покупают и продают наркотики, равно как и пиццу, а люди-ящеры убивают маленьких детей. Во всяком случае, по словам моей приятельницы, а она явно в курсе дела.

Точно так же, как и касательно того, насколько легко можно кого-нибудь сбросить с этой лестницы и сломать ему шею.

Жаль, что моей приятельницы здесь сейчас нет. Потому что сейчас, стоя на вершине этой пожарной лестницы и думая о том, что мне могут сломать шею, я вдруг чувствую что-то вокруг себя. Какое-то сияние, которое неуклонно окружает меня со всех сторон. Поначалу я думаю, что это от огня внизу.

Но это не огненное сияние – во всяком случае, не совсем.

Это золотое сияние.

Это Менеджер по Исходу.

Я чувствую его силу, его могущество. Чувствую их позади себя, над собой, по бокам от себя – чувствую, как они сдавливают меня, окутывают меня со всех сторон.

Ступеньки передо мной и подо мной становятся