Шрифт:
Закладка:
Харроу прочла эту скучищу ровным и монотонным тоном. К слову «мои» голос постепенно замер. Рыцарь смотрел на листок, некромантка – на Харроу.
– Прочитай ты, – сказала она, зная, что ее голос по-прежнему остается ровным и твердым, как град.
Абигейл поднесла листок поближе к глазам. Обращалась она с ним осторожно, как с величайшей драгоценностью.
– Стыдно сказать, но меня по-прежнему возбуждают змеи, – прочитала она.
Все помолчали. Пригоршня града ударилась в стекло так, будто мечтала попасть внутрь. По краям окна нарастала светло-голубая изморозь, а там, где сидела Абигейл, осталось маленькое окошечко от дыхания. Все трое рассеянно смотрели в быстро несущийся туман за окном, который не трепал ветер и не пробивал град. Постепенно помимо града появились маленькие частички пепла, как будто к и без того не самой приятной погоде присоединилось извержение далекого вулкана.
– Есть некоторая разница, – сказала Харроу.
– Пожалуй, – признала Абигейл.
– Но как… – начал Магнус.
– Я сумасшедшая, – перебила она, – всю жизнь, с самого детства. У меня слуховые галлюцинации. Я вижу то, чего не существует. Ортус скрывает большую часть этого, но, как вы уже поняли – и воспользовались этим – нужно всего лишь убрать его, чтобы я стала уязвима. Я не рассказала вам о смерти Сайласа Октакисерона, потому что не была уверена, что говорю правду. Я безумна.
Абигейл Пент сняла очки и сунула их в верхний карман халата. Потянулась к руке Харроу, но Харрохак отдернула руку. Абигейл моргнула с сочувственным видом и убрала свою.
– Ты хорошо это скрывала. Если захочешь, можешь рассказать мне что-нибудь еще, я с удовольствием послушаю. Но, Харрохак, это идеально сочетается с одной моей теорией… если ты считаешь, что все это время ты видишь только результат собственных фрустраций, тебе не кажется, что ты можешь быть…
– Ну вот, – устало сказал ее муж, – снова призрачная версия.
– Магнус! Одержима духом, – торжествующе закончила его жена. – Харрохак Нонагесимус, я полагаю, тебе стоит всерьез рассмотреть идею своей одержимости.
Августин постоянно улыбался теперь, когда Ианта из Первого дома справилась с последним препятствием. Его открытый восторг во многом помог снять красное зудящее напряжение, охватившее Митреум. Тебе его откровенное облегчение казалось снисходительным, но твоей сестре-ликтору – нет. Ну или она очень хорошо притворялась. Ты пошла смотреть на поединок между ними, проходивший в тренировочном зале, села и стала смотреть, держа в руках рапиру. Поединок был очень официальный даже по меркам Девятого дома, со множеством устаревших раскланиваний и дуэльных правил, давно забытых в других местах. Ианта была святой Третьего дома, а Августин – реликвией Пятого, никто из них не сделал ни шагу, не подстелив себе под ноги маленький коврик и не представившись публике: тысяче пустоглазых черепов и тебе.
А после церемонии пришло время клинков. Ты почти ничего не помнила о Набериусе Терне – ни о его жизни, ни о его смерти, но, насколько ты смогла сообразить, он был последним рыцарем во всей беззвездной вселенной, который счел бы, что его правой руке лучше лишиться плоти. Но Ианта исцелилась. Ты по-детски – но еле-еле – надеялась, что Ианта сочтет твое рабство оконченным, что спасения ее жизни хватит, чтобы разомкнуть ошейник долга у тебя на шее.
– Можно подумать, – сказала она, – что, когда я просила, ты знала, о чем я прошу, Нонагесимус.
Святой терпения сдержал свое обещание и позолотил ей руку. Теперь ты часто замечала, что Ианта любуется металлически блестящими пальцами и мягким золотым сиянием трехгранной кости. Ваша старшая сестра, раздражительность и беспокойство которой только усилились от радости Августина, поймала тебя в коридоре и спросила:
– Ты действительно придумала эту жуткую конструкцию?
– Да.
– Это в самом деле самосинтезирующаяся кость?
– Да, – ответила ты, – хотя этот процесс с трудом можно назвать синтезом, потому что конструкт просто постоянно растет, заполняя заранее заданные контуры скелета. Это доказывает, что топологическим резонансом можно управлять.
Глаза Мерсиморн превратились в ураганные щели, обрамленные короткими густыми ресницами. Она плотно закуталась в радужный ханаанский плащ, будто сильно мерзла, и зачесала назад персиковые волосы так, что они стали походить на апостольник.
– Ясно, – сказала она, – ясно-ясно. Сколько будет дважды два?
– Четыре…
– Самая маленькая кость в теле?
– Слуховая косточка, но…
– Как зовут святого долга?
– Ортус из Первого дома, – ответила ты, но слишком медленно.
Она протянула руку и постучала тебя по виску. То, что Мерсиморн из Первого дома могла вложить в простое прикосновение, легко убило бы тебя быстрее, чем святой долга с его бросками и копьем. Но она громко сказала:
– Ортус, – и поспешно повторила это имя, так что два слова слились в одно.
У тебя ныл затылок, а в носовых пазухах поселилась холодная ноющая боль, которую ты иногда чувствовала в сухой атмосфере Митреума. Ты отшатнулась, пальцы сами взлетели к костяным шипикам в ушах, но она не нападала. Ты очень хорошо знала свое тело, но сейчас твои железы не заработали, сосуды не сузились, в кровь не поступили никакие химикаты.
Изменилась только Мерси. Ее безмятежное овальное лицо приобрело примерно то же выражение, которое ты видела сквозь тонкую пленку внутренностей в тот день, когда накормила ликторов своим костным мозгом. Она тихо и почти растерянно посмотрела на тебя и сказала:
– Я не могу понять, то ли ты гений, какой рождается раз в тысячу лет, то ли безумная дебилка, то ли и то, и другое. Дети вместо кулаков! Младенцы вместо перстов! Фу! Дрянь какая! Я живу в худшем из возможных миров.
Не говоря больше ни слова, Мерсиморн удалилась в противоположном направлении. Туго натянутый плащ в свете ламп переливался радужными пятнами.
Когда ты рассказала об этом разговоре Ианте, она не проявила особого интереса. Тебе казалось, что это большой недостаток твоей сестры-святой: она заранее определила, что именно достойно ее внимания, а все остальное просто отбрасывала.
(«А ты слишком много думаешь, – сказала она в ответ на это обвинение. – Ты находишь дурные предзнаменования даже в пожелании доброго утра».)
– Она безумна, – сказала Ианта. – Августин говорит, что она сошла с ума миллион лет назад и с тех пор, как сломанные часы, показывает верное время два раза в сутки, случайно. Ну ее.
Ты терпеть не могла все предложения, начинающиеся с «Августин говорит».
– Она коснулась моей головы, – сказала ты. – Она что-то меняла или искала, и я не представляю что.
– Твой мозг? – предположила Ианта.
Позднее вы лежали вместе в ее роскошной постели, так далеко, что если бы ты протянула руку, то дотронулась бы до нее только кончиками пальцев. Ты вынуждена была признать, что только здесь чувствовала себя в безопасности и могла спать, раз уж твои обереги ничего не стоили. Издевательства, которые ты вынуждена была терпеть, потому что нуждалась в ней, казались мучительными. Но унижение постепенно становилось для тебя максимально естественным.
