Все это вспомнилось мне 18 июня 1969 года, когда я поднимался на восьмой этаж здания на Корсо Маркони, в главный офис Fiat. Там меня представили адвокату Джанни Аньелли[235], с которым я познакомился еще 20 лет назад, но встречался за все это время лишь четырежды, в разные периоды жизни. Когда-то он даже приезжал в Маранелло, чтобы забрать созданный Пининфариной прототип с центральным приводом, сделанный по его личному заказу. Теперь многое изменилось. Пришло время финального акта пьесы, которому предшествовали долгие, глубокие размышления и умозаключения. «Феррари, я вас слушаю», – сказал он мне с присущей ему величавой уверенностью.

Я говорил долго. Аньелли не перебивал. Рассказывая о прошлом, настоящем и будущем моего завода, я смог изложить свои мысли по́лно, как никогда раньше. Потом пришла очередь Аньелли. В этом человеке, который моложе меня на 20 с лишним лет, я чувствовал хватку современного коммерсанта, обладающего политическим ви́дением и дипломатичностью в ведении дел, внимательного наблюдателя, способного анализировать ситуацию и принимать решения. Его вопросы были краткими и четко по теме – вопросы человека, который хочет все понять, во всем разобраться. В конце концов он позвал в кабинет своих сотрудников и подвел черту под нашим разговором: «Вероятно, эту сделку можно было заключить еще раньше, не так ли, Феррари?» «Господа, – повернулся он к своим сотрудникам, – возможно, мы потеряли время. Теперь его нужно наверстывать».

Уезжая из Турина поздно вечером – мне было привычнее ночевать в Модене, – я чувствовал себя спокойным, потому что нашел подходящий вектор развития для своей компании. Спокойным, потому что обеспечил достойное будущее для своих сотрудников. В Маранелло я построил автомобильный завод, имя которого прогремело на весь мир. Fiat же создал самый настоящий автомобильный завод.

Эпилог

Вот какой была моя жизнь, и я без колебаний могу сказать, что прошел ее, не давая себе передышки. Сколько раз, едва повзрослев, я смотрел на себя в зеркало и мучился вопросами: кто я? зачем живу на этой планете? Про меня как-то раз сказали: «Феррари знает, как жестока жизнь, и понимает, что человек не может оставаться безгрешным». Я еще добавил бы, что всегда старался здраво оценивать себя и свои поступки в этом огромном мире, где мы, пленники иллюзии успеха, вынуждены жить.

Бо́льшую часть пути я уже прошел, стараясь принимать жизнь такой, какая она есть, и надеюсь сохранить способность работать до последнего дня. Я научился слышать мелодичный голос с виду бесчувственной материи, в которой я всегда чувствовал зародыш жизни, я приблизился к познанию тайны души, но познать свою собственную не удалось мне до сих пор. Я христианин, крещен и миропомазан, принял первое причастие, но хорошим католиком назвать себя не могу. Взрослая жизнь оказалась совсем не такой, как нас учили в приходской школе, и это часто сбивало меня с толку. Вера без сомнений – действительно великий дар, которого я, к сожалению, лишен, но я никогда не мог понять, почему нужно все время просить помощи у Бога и считать, что и плохое, и хорошее ниспослано нам свыше.

По-моему, ни разу в жизни я сознательно не совершил дурного поступка. Разумеется, я не безгрешен, но по большому счету мне не в чем себя упрекнуть и на душе у меня спокойно. Я не сделал ничего такого, в чем должен раскаиваться. Сожалел о многом, но не раскаивался никогда – потому что старался действовать в соответствии с обстоятельствами, которые порой не оставляли мне выбора. Да, люди эгоистичны и думают в первую очередь о себе, а не о других, и это очень нас разъединяет.

Предложи мне начать жизнь заново – я бы не согласился. Нет никакого желания возвращаться в мир, ставший огромной тюрьмой, где людей судят в первую очередь за мысли, а не за поступки. И тем более я не хочу видеть, как в моей родной Италии мы лишены возможности нормально работать из-за непрекращающегося потока самых разнообразных политических и социальных нравоучений, льющихся со всех сторон.

Мне казалось, что за свои успехи и известность я заплатил сполна, но я не мог даже и представить себе, что кто-то посмеет осквернить могилу моего сына, которого я похоронил 24 года назад[236]. Это слишком высокая цена. Теперь я еще острее чувствую невыносимое одиночество и вину за то, что до сих пор жив. Какая же это боль – из последних сил цепляться за жизнь, понимая чудовищную хрупкость нашего существования.

Тысяча жизней моего отца

Пьеро Феррари

Смерть загодя известила о своем приходе. Как знаменитости, которые приезжали в Маранелло в сопровождении свиты – церемониймейстеров, советников, кардиналов. Я помню их визиты с самого детства.

Шел 1988 год, середина августа. Стояла жара, как всегда в это время в наших краях. Сознание отца уже не было таким ясным, как раньше, но он заранее позаботился, чтобы на его похоронах все было идеально. Даже составил список людей, которым разрешено присутствовать. Папа хотел, чтобы его хоронили так же, как он прожил эту жизнь. Скромно, сдержанно и с достоинством. Ничего лишнего. Он повторял мне это десятки раз. Нет, Энцо Феррари не тот человек, который любил импровизировать.

Отец умер накануне Феррагосто. С этим праздником связано много баек о папе, где его обычно изображают деспотом. Феррагосто, когда все работники традиционно отправляются в отпуск, мой отец проводил в мастерской, часто вместе со мной. А порой ему действительно доставляло удовольствие портить отдых своим подчиненным. Помню, однажды, когда солнце жарило особенно беспощадно, он заставил Лауду и Регаццони все утро тренироваться на «Фьорано». Разумеется, предупредив журналистов…

Но тот Феррагосто оказался совсем другим. Печальным, тихим. Мы с Флорианой, моей женой, и несколькими близкими друзьями похоронили отца в семейной часовне. Как он и хотел. Рядом с моим братом Дино.

Мне очень хорошо запомнились последние месяцы его жизни.

Он прекрасно соображал до самой смерти, только временами его сознание будто бы начинало отключаться. Казалось, отец устал от жизни и порой переставал сдерживать себя. Наружу вырывались мысли и слабости, о которых мы раньше не подозревали.

Отец считал себя агностиком, но постоянно искал путь к вере и очень уважал папу римского Иоанна Павла II[237]. В те дни, когда отец совсем сдал, святой Иоанн Павел, будто по воле судьбы, как раз совершал апостольское путешествие в Эмилию-Романью. Было решено остановиться в провинции Модена, как раз в Маранелло. Приближенные понтифика сообщили, что он будет рад посетить завод Ferrari. Кроме того, папе римскому было нужно большое открытое пространство, где могли бы собраться верующие, которых ожидалось много, и мы предоставили трассу «Фьорано».

Здоровье отца стремительно ухудшалось. В день приезда понтифика папа лежал в постели с температурой под 40. Но не сдавался и, прежде чем предупредить церемониймейстера, что не сможет принять Иоанна Павла, отец, которому тогда было уже почти 90 лет, изо всех сил пытался заставить свое тело слушаться. Ведь немногим ранее это ему удалось: он поднялся с постели и поприветствовал мою дочь Антонеллу, свою единственную внучку, когда она приехала домой с новорожденным Энцо.

Но в этот раз встать отец не смог, и на встречу с Иоанном Павлом пришел только я. Однако он нашел в себе силы поговорить с понтификом по телефону. У меня до сих пор