– Мы с вами прекрасно продвигаемся вперед. Теперь, когда ваш отец покинул Цюрих, нет никаких препятствий вашему лечению. – Доктор Юнг тянет канат на себя, и белый парус с силой разворачивается в другую сторону. – Пригнитесь, мисс Джойс.

Я нагибаюсь и в эту секунду решаю не сообщать доктору, что баббо все еще в Цюрихе, в отеле «Карлтон», что обходится его покровителю в огромную сумму. Нет. Это наш секрет, и доктор Юнг об этом ничего не узнает.

Глава 13

Октябрь 1929 года

Париж

– Mia bella bambina? – Голос баббо проник сквозь замочную скважину.

Я сидела на кровати, закутавшись в одеяла.

– Уходи!

– Я нанял грозного, непреклонного и строгого мистера Колдера, мистера Александра Колдера, чтобы он учил тебя рисованию.

Я ничего не ответила, только еще туже обернула одеялом ссутуленные плечи. У меня не было никакого желания рисовать. Я хотела танцевать. Мне было необходимо танцевать, двигаться.

– Я думаю, он тебе понравится, Лючия.

– Он ирландец? – спросила я из-под одеяла.

– Отопри дверь, mia bella bambina, и я расскажу тебе о нем все.

– Маме он нравится?

– Нет, но это не помеха.

Я подняла голову. Одеяло свалилось с плеч.

– Мистер Колдер всему тебя обучит, а затем мы с тобой будем работать вместе. И мисс Стейн согласилась провести тебя по художественным галереям. Теперь ты снизойдешь до того, чтобы открыть дверь?

Я стряхнула одеяло совсем и сложила руки ковшиком у губ, чтобы баббо как можно лучше расслышал мои слова. Я собиралась кое-что у него попросить. Запершись в комнате, я по многу часов просиживала у зеркала, и мне стало ясно, что косоглазие сильно мешает моим брачным планам. Так что настало время распрощаться со страбизмом.

– Только если ты заплатишь за мою операцию на глазу!

– Я побеседую с доктором Боршем, и мы посмотрим, что можно сделать. Обещаю тебе. Может, все же откроешь дверь?

Я вылезла из кровати, подошла к двери и села на корточки, так чтобы мои губы находились напротив замочной скважины в железной рамке.

– Я не готова отказаться от своего таланта, баббо. И я не хочу переплетать книги!

– Я нашел для тебя место, где ты сможешь заниматься танцами, mia bella bambina. Пожалуйста, открой.

– С кем?

Сквозь скважину я чувствовала его запах. Дезинфицирующее средство и табак. Должно быть, мама обрабатывала его абсцесс или промывала ему глаза. Меня кольнуло чувство вины.

– Миссис Маргарет Моррис открыла школу минутах в пяти ходьбы отсюда. Я уже обеспечил тебе место.

– Маргарет Моррис из Лондона? – Я выпрямилась и повернулась к окну. Сквозь щели в закрытых ставнях пробивался солнечный свет, а снаружи каркали вороны.

– Она считает, что ты станешь прекрасной преподавательницей ее системы движений. И еще я получил письмо от Беккета. Он спрашивает о тебе.

За дверью послышался уверенный стук каблуков и затем голос мамы.

– Оставь это мне, Джим, – резко бросила она. – Ты ничего не знаешь о собственной дочери и о женщинах вообще. – Она громко заколотила в дверь ладонью. – Прошло уже недели две, как ты валяешься там у себя в кровати, Лючия. Сегодня у нас с твоим отцом годовщина свадьбы – двадцать пять лет, – и мисс Бич устроила празднование. Мы хотим, чтобы ты была там. Твой отец согласился на все твои полоумные требования, и я купила тебе новое платье.

Я отошла от двери и расправила плечи. Да, подумала я. Две недели – это долго. Мне нужно так много всего сделать. Из Ирландии скоро вернется Беккет. И мне нужно танцевать.

– А что за платье?! – крикнула я.

– Тебе понравится. Шелковое, зеленое, со сниженной талией и блестками по подолу. Отопри этот чертов замок, и я тебе его принесу.

Стелла Стейн и я стояли напротив автопортрета Шардена в Лувре. Она сказала, что это станет прекрасным началом для наших «Лекций об искусстве». Я пыталась сосредоточиться на картине, на морщинах и складках на лице художника, на ярко-синей повязке, которой он обернул голову, но мой взгляд неумолимо притягивал написанный маслом натюрморт, висевший рядом. Мертвый фазан на столе, окруженный артишоками, яблоками и бокалами с вином. Я посмотрела фазану в глаза, и на мгновение мне показалось, что между нами возникла какая-то связь. Будто искра проскочила.

– Шарден писал очень медленно. – Певучий голос Стеллы отвлек меня от мертвой птицы. – Каждый год всего несколько полотен, в среднем три или четыре. Этот автопортрет он сделал, когда ему было больше семидесяти, и он так плохо видел, что больше не мог смешивать краски и работать маслом. Поэтому он использовал пастель. – Стелла приблизилась к картине почти вплотную, едва не касаясь носом рамы, и теперь внимательно изучала ее.

Я склонила голову сначала в одну сторону, затем в другую, сделала шаг назад, потом, наоборот, подошла ближе, не отрывая глаз от портрета, пытаясь понять, что так завораживало Стеллу. А потом мой взгляд снова невольно вернулся к фазану.

– Ему гениально удавались натюрморты и портреты. Посмотри на эту изумительную игру света, Лючия. – Она указала на правую сторону картины. – Потрясающе, как у него получилось ее передать. И заметь, как он использует цвет. Даже с помощью пастели он создает объем и вибрирующие, трепещущие оттенки. Взгляни на павлинье-голубой цвет полоски ткани, которой он обвязал свой шарф. – Стелла удовлетворенно вздохнула.

Я уставилась в мертвые глаза распростертого на столе фазана.

– Лючия? – Стелла странно взглянула на меня и кивнула на автопортрет. – Присмотрись внимательней.

Я прищурилась и послушно вгляделась в картину. Эта голубая ткань точь-в-точь такого же оттенка, что и новый смокинг баббо. Однако фазан снова отвлек меня. Что-то жило в глубине его глаз… радужный, переливающийся свет.

– И посмотри на выражение его лица, Лючия, и на то, как он одет. О чем это тебе говорит? – Стелла подняла брови.

Я повернулась к фазану спиной.

– Он выглядит добрым, – сказала я. Глаза фазана, казалось, впивались мне в спину, прожигая в ней дыры. Я чувствовала это.

– Да, я согласна, – с увлечением отозвалась Стелла. – В его работах столько чувства. Здесь нет никакой помпезности, не так ли? Лишь честность и скромность написаны у него на лице. Он никогда не выезжал из Парижа. Все, что ему было нужно, он находил здесь.

– Возможно, это не так уж и странно, – заметила я. Родиться, жить и умереть в одном месте. Смотреть на одни и те же пейзажи, слышать знакомые звуки… жизнь, которая повторяется изо дня в день, жизнь, в которой есть постоянство, жизнь, знакомая тебе до последней капли. Я подумала о детстве Беккета,