И миссис Фицджеральд понеслась вверх по лестнице, прижимая к себе свои прекрасные розы.

Возвращаясь домой, я размышляла о ее воспаленной мозоли. И о скрытом значении ее слов – о том, что муж не разрешил ей принять место в труппе престижного театра Сан-Карло. В сущности, успехи миссис Фицджеральд должны были бы меня вдохновить. Но как раз об этом я едва думала. Мои мысли упорно возвращались к тому, что мистер Фицджеральд заставил жену отказаться танцевать в «Аиде». Какая покорность с ее стороны! У меня появились дурные предчувствия. Возможно, замужние женщины не более свободны, чем незамужние. Возможно, мой замысел вступить в брак вовсе не обеспечит мне безопасное будущее, как я считала…

Через две недели после встречи с миссис Фицджеральд я получила письмо. И оно снова погрузило меня в хаос и полностью разрушило мое душевное равновесие.

Мама, баббо и я сидели за завтраком. Баббо шумно хрустел тостом, мама скребла маленькой ложечкой по дну баночки с джемом. Я осторожно вскрыла письмо ножом для разрезания бумаги, предполагая, что оно, должно быть, от кого-нибудь из моих школьных друзей. Письмо выпало из конверта. Оно было написано на тонкой, как шелк, бумаге, и почерк был мне незнаком. Я быстро прочла его и поначалу не поверила своим глазам. Поэтому я прочла его еще и еще раз, пока мои пальцы наконец не затряслись от волнения. Послание было от Элизабет Дункан, сестры Айседоры Дункан, чью школу я до недавнего времени посещала каждое лето.

– От кого письмо? – требовательно спросила мама. – Ты его уже лет сто читаешь.

Баббо поднял голову и пробормотал:

– Письма королю о сокровище от кота…

Мама закатила глаза.

– От кого письмо, Лючия?

Я не смогла сказать ей, что оно от Элизабет Дункан, которая предлагает мне место профессиональной преподавательницы танцев в ее школе в Дармштадте. Я должна буду учить немецких девочек современному танцу и движению. Все, о чем я думала в то мгновение, – что мне, мне, той, с кем многие обращались как с малым ребенком, предложили настоящую работу. С оплатой!

– Я смогу сама выбирать себе одежду! – воскликнула я. Моя первая работа. Преподавательница танцев. Первая настоящая возможность самой заработать деньги!

– О чем, во имя Господа, ты сейчас говоришь, Лючия? Это от кого-то из твоих друзей из Цюриха? – Мама наклонилась ко мне, как будто хотела выхватить письмо у меня из рук. Я отодвинулась подальше и прижала его к груди. – Тебе нужна новая одежда, что верно, то верно. Эта ночнушка разорвалась у подола, и ты прекрасно знаешь, что нам не нравится, когда ты завтракаешь в том же, в чем спишь. Это распущенность и неряшливость. Почему ты еще не причесана?

– Мне предлагают работу! – закричала я в восторге, не обращая внимания на маму, и помахала письмом перед носом баббо. – Миссис Дункан хочет, чтобы я стала преподавательницей в ее школе танцев в Германии. И плату она тоже предлагает!

Баббо посмотрел на меня. В его глазах застыло изумление. Мама положила тост и тоже уставилась мне в лицо.

– Она желала бы, чтобы я приступила к работе через четыре недели. Я буду жить прямо там, в школе, с другими преподавательницами, и смогу приезжать домой на Рождество.

Я затихла. Лицо мамы почернело. Глаза баббо за линзами очков казались совсем мертвыми. Его губы дернулись, словно он попытался что-то сказать, но не нашел слов.

– Покажи письмо, – потребовала мама и протянула руку.

Я передала ей исписанный тонкий листок бумаги. Она молча прочитала его и так же молча отдала баббо.

– Я ведь не в состоянии этого прочитать, Нора, – очень тихо заметил он и положил письмо на стол.

– И речи быть не может. – Мама сжала губы в точку и тесно сплела руки на груди. – Твой отец – почти слепой. Ты нужна ему здесь. От Джорджо толку нет – он теперь всегда с миссис Шикарные Портки Флейшман. Если ты уедешь, это убьет твоего отца. Как пить дать.

– А как же твой балет? – словно издалека послышался голос баббо. Мне почудилось, что он говорит, стоя в конце длинного туннеля. Лиловые полумесяцы у него под глазами вдруг как-то сразу набрякли и потемнели.

– Это предложение означает, что я – хорошая танцовщица. Я достаточно профессиональна, чтобы учить других. И после я всегда смогу вернуться в Париж.

– Но ты не станешь балериной? – Баббо снял очки, потер воспаленные глаза и крепко сжал веки.

– Я… я полагаю, что не смогу делать то и другое одновременно. Но позже я смогу снова заняться балетом. Я еще не слишком стара.

– Это просто смешно. – Мама с шумом отодвинулась от стола. – Все эти танцы – курам на смех, да и только. Этим занимаются только богатые девицы, чтобы научиться ходить как принцессы, как прекрасно известно твоему отцу. Так что давай закончим эти разговоры о работе – прямо здесь и сейчас. Ты не Анна Павлова и никогда ею не станешь. – Она встала и принялась швырять посуду в раковину с такой злостью, что я еле слышала баббо за бряцанием тарелок и звоном столовых приборов.

– Нам придется очень тяжело, Лючия. Дармштадт – это так далеко. – Баббо дрожащей рукой отдал мне письмо.

– Как ты можешь думать только о себе? Что на тебе за проклятие! Как твой отец сможет закончить книгу, когда тебя здесь не будет? Он работает над ней уже семь лет. Семь лет! Наша задача – помогать ему, а не вальсировать по всему миру без единой заботы в голове.

– Если тебе требуется больше денег, мы станем давать тебе больше. И если ты хочешь сама выбирать себе одежду, я уверен, твоя мать тебе это разрешит. Ведь так, Нора?

Мама презрительно откинула голову и ничего не сказала. Она завинчивала крышки на баночках с джемом с такой силой, что моя рука невольно потянулась к горлу, – казалось, дай ей волю – и она вот так же свернет шею и мне.

– Дело не в деньгах и не в одежде, – прошептала я, съежившись под порывом настоящей ярости мамы и боли баббо.

– Ну, и в чем же тогда дело? – Мама уперла руки в бока и пронзила меня гневным взглядом.

– Во мне… в моей жизни. В моей… моей… независимости. Я хочу танцевать.

– Да, да, дело всегда в тебе, Лючия. Очень скоро ты станешь независимой, могу сказать тебе