Шрифт:
Закладка:
Мама пребывала в убеждении, что мне обязательно нужен длинный перерыв, отдых от занятий, и повторяла это каждому, кто готов был слушать, в то же время гоняя меня то туда, то сюда. Я думала лишь о том, что мне нужен отдых от нее и ее беспрерывных заданий и приказаний. Я едва нашла время, чтобы написать Беккету, хотя он послал мне несколько открыток из Германии. А затем баббо не заметил низкую стену, споткнулся и перекатился через нее, и я должна была сидеть с ним на пляже, пока он лежал на песке, играл с галькой и снова и снова задавал мне один и тот же вопрос: не было ли у меня предчувствия, что он упадет? Однажды он предложил мне потанцевать для него на пляже, прямо в купальном костюме. Я перебрала все позиции, сделала несколько плие, но он жалобным голосом сказал:
– А может, потанцуешь в духе Айседоры Дункан?
Я была совершенно не в настроении и поэтому стала помогать ему складывать из гальки тугие выпуклые спирали. Он называл их «тюрбаны эмира».
Медленно, но неотвратимо мои мышцы ослабели, а сила уменьшилась. Мое тело постепенно атрофировалось. А в глубине моего существа словно бы гнили сказанные мне на прощание слова мадам Егоровой. Что она имела в виду, говоря, что если я не могу проявить силу и противостоять семье, то, возможно, недостаточно сильна и для балета? После нескольких бессонных ночей я наконец поняла, что это значит. В завуалированной манере русских, не любящих говорить напрямую, она пыталась донести до меня, что у меня не хватает таланта или физической силы для того, чтобы заниматься классическим балетом. Когда мы возвращались домой, в поезде меня настиг еще один момент полной ясности и решимости. Я должна доказать мадам, что она не права. И сделать это можно было лишь одним способом. Мне необходимо освободиться от удушающего, сковывающего влияния моей семьи. Настало время определить свою судьбу, взять собственную жизнь в свои руки. Настало время выйти замуж.
Как же это было восхитительно – вернуться в Париж! После мокрых серых английских пляжей я едва могла сдержать радость – я снова здесь, в городе, который уже привыкла считать своим домом. Бульвары были усыпаны пустыми колючими оболочками от упавших каштанов, и листья на деревьях приобрели оттенок бронзы и начали скручиваться по краям. И в то же время в городе чувствовался непокорный, даже бунтарский дух, как будто ему не было и дела до того, наступит зима или нет.
Было ужасно приятно опять оказаться в квартире на Робьяк-сквер, бряцать на фортепиано, танцевать напротив большого, в полный рост, зеркала, спать в собственной постели и завтракать с непричесанными волосами. Беккет приходил почти каждый день, и мне казалось, что его пронзительный взгляд задерживался на мне немного дольше, а наши беседы в коридоре стали более личными. Как будто наши объятия в гостиной пробудили в нем нечто новое. Только в присутствии мамы он молчал, смущался и опускал глаза.
– Я не могу жить на чемоданах, – призналась я ему как-то утром, вскоре после того, как мы вернулись. Беккет прибыл раньше, чем обычно, и мне удалось уговорить его пройти в гостиную и выпить по чашке чая «английский завтрак». – Мама и баббо обожают останавливаться в отелях. Им нравится постоянно укладывать, а потом разбирать вещи, переезжать с места на место, спешить с парома на поезд, ехать в автомобиле в отель и так далее.
– А вам нет? – Беккет сидел на краешке дивана; на его коленях лежали три тома Шекспира. Аккуратная, почти выровненная по линейке стопка.
– Они делают это так легко, без всяких усилий. А я ненавижу эту бесконечную возню с чемоданами. Я никогда не знаю, в какой отель мы направимся дальше, и это я тоже ненавижу. Танцевать в таких условиях невозможно. Баббо может писать в поездах и на паромах, но я ведь не могу заниматься, не так ли? И еще я терпеть не могу наряжаться. – Я глубоко вздохнула, театрально откинулась на спинку дивана и уставилась в потолок.
– Наряжаться?
– Одеваться к завтраку, одеваться к обеду. Всегда выглядеть достойно и прилично. Я не хочу, чтобы моя жизнь была такой… неустроенной, будто всегда на колесах. И чтобы такое значение придавалось ее внешней стороне. – Я повернула голову и оглядела Беккета. Он начал одеваться как баббо. Купил себе пару остроносых лакированных туфель – точно такие носил баббо. Я видела, что они ему маловаты и жмут пальцы. Те, кто танцует, обычно замечают подобные вещи.
– О, я понимаю. – Беккет склонился к столу, бросил в чашку кубик сахара и задумчиво размешал.
– Мне нужно место для танцев. Пространство. Лучше всего – одно и то же место каждый день. И еще граммофон и балетные туфли. Мама этого не понимает. – Я беспомощно пожала плечами. На самом деле я старалась нарисовать Беккету образ жизни, который я хотела бы вести в качестве миссис Беккет. Было важно, чтобы он осознал, что обязательно требуется танцовщице.
Я села ровно и подвинулась к нему немного ближе.
– Теперь, дома, я чувствую себя намного лучше. Вы рядом, я снова могу танцевать. Мое душевное равновесие почти восстановилось!
– Стало быть, мадам Егорова приняла вас обратно? – Взгляд Беккета скользнул мимо меня и остановился на стене с портретами.
– Да, но я знаю, что она пристально за мной наблюдает. И я занимаюсь как сумасшедшая. – Я снова посмотрела на него. Он должен понимать, что я не собираюсь бросать балет. И что, став миссис Беккет, я продолжу танцевать. Я не хотела вести такую жизнь, как мама, – разбирать белье перед стиркой, покупать новые туфли и завивать волосы. Нет, я – танцовщица, и ею я останусь. Но Беккет пристально вглядывался в фамильные портреты, словно желал запечатлеть их в памяти. – Хотя мама и баббо то и дело гоняли меня с разными поручениями, так что мне не было ни минуты покоя, эти дни без танцев казались мне такими пустыми. Я думаю, это дурно сказывается на мне – отсутствие занятий, – с чувством и
