осторожно, подозрительно, а с людьми знакомыми простодушны и доверчивы; они любят свою родину, что и доказали на деле, когда защищались против наших; в бою себя не жалеют, но врагов не щадят: тут сии жестоки. Это не мешает им быть жалостливыми к животным. Рука туркмена не подымется убить животное, которое он не может захватить с собой; если он встретит в степи заблудшего верблюда или барана, непременно поделится с ними водой. «Человеку надо любить животных: они кормят его», — говорит туркмен. Неразлучные спутники кочующих туркмен — верблюд и лошадь. Большинство верблюдов одногорбые, поменьше ростом и слабее двугорбых, но зато выносливее; они могут делать переходы по 40 верст в день с кладью от 9 до 12 пудов. Пасутся на воле без пут вокруг кибиток; случается, что многие из них уходят в степь и там дичают. Туркменские лошади ведут свою породу от прославленной арабской, хотя и не так красивы, но во всем свете нет им равных по выносливости; говорят, что они способны пробежать тысячу верст в пять суток, легко переносят голод и жажду. Это самое кроткое и смышленое животное, растет под кровом хозяйской кибитки, вместе с детьми; ее ласкают женские руки. Часто можно видеть в бедной изодранной кибитке хозяина и всю его семью в лохмотьях, тогда как лошадь покрыта богатой попоной. В такую ужасную пору, когда солнце прожигает насквозь, туркмен укутывает ее в войлочные одеяла, отчего она сохраняет поджарый вид, каким отличаются английские скакуны. Табунов туркмены не держат; у каждого мало-мальски зажиточного хозяина 3–4 лошади, которых он держит на привязи, недалеко от кибитки. Цена таких лошадей от 200 до 500 рублей. Уход за животными и вообще все хозяйство лежит на руках женщин; мужчины, кроме поездок на совещания, проводят жизнь в праздности. Любимые их разговоры о новостях (хабар); еще любят играть в шахматы, играют очень искусно и быстро. Из-за новостей туркмен сделает охотно 40 или 50 верст, чтобы по пути рассказать в аулах, что он слышал или видел. Таким образом новости быстро передаются за сотни верст, От прежней вольной жизни, когда туркмены нагоняли страх и ужас на соседних трусливых народов, остались лишь рассказы, сказания да песни. Молодое поколение и до сих пор с жадностью слушает рассказы былых бойцов, в которых истина перемешалась с вымыслом. Туркмен по природе рожден для грабежа, который его обогащал и прославлял.

Арабы, турки и вообще все мусульмане вели длинные войны с соседями во имя Аллаха и Его пророка: то были священные войны. Когда 450 лет тому назад турецкий султан, взявший штурмом Цареград, въехал в столицу греческих царей, он первым делом приказал обратить христианский храм в мечеть и тут же первый воздал хвалу Аллаху. Туркмены вели войны, делали набеги ради корысти; они не различали правоверных от неверных, лишь бы была добыча; особенно жадны на добычу текинцы — самое разбойничье племя. В грабежах туркмен жесток, зарезать человека, истребить целое поселение ему ни по чем. «Туркмен на лошади, — говорит пословица, — не знает ни отца, ни матери», или: «Если враг твой нападет на кибитку твоего отца, пристань к нему и грабь вместе». Такие мудрые правила передавались из поколения в поколение. Сотни некогда цветущих деревень и теперь лежат в развалинах по границе Персии; густо заселенная страна превратилась в пустыню; только там удержалось население, где нашло приют между скалами в трущобах. Афганские, хивинские и бухарские владения также страдали от их набегов, даже суда на реке Аму не всегда могли проскользнуть благополучно. Пограничные жители Персии запирались, бывало, в деревнях, похожих на крепости; караульные стояли днем и ночью на страже; в открытых местах были устроены башни, на 25–30 саженей одна от другой; наконец, они стали воздвигать громадные стены на несколько сотен верст, остатки которых можно видеть и теперь. Разбои и набеги только тогда утихли, когда персияне додумались поселить на границе курдов, кочевое, также разбойничье племя. Число людей, уведенных из Персии в неволю за одно столетие, считают до миллиона; случалось, что одновременно томилось в рабстве около 200 тыс. невольников. Горе пастухам, которые, бывало, заберутся на соседние пастбища. Разбойники, спрятавшись где-нибудь за бугорками или в оврагах, отрежут путь отступления и гонят стада вместе с людьми, обремененными цепями. Целые орды кочевников не имели другого занятия, как разбой, торговля невольниками или же война с соседним племенем. И близкие, и дальние набеги туркмены всегда делали конные, за исключением тех разбойничьих племен, которые ловили людей на побережьях моря, в своих дрянных баркасах. Запрета никому не было: прослышит какой-нибудь из батырей, что вблизи проходит торговый караван, или же задумает сделать более дальнюю прогулку, в Хиву, например, не то на персидскую границу, и выставит у своей кибитки длинную пику с навешенной тряпкой. Тогда всякий желающий принять участие в набеге втыкает рядом и свою пику; когда наберется достаточное число охотников, объявляется место сбора, а также время выступления. Иногда призывается «ишан» чтобы благословить аламакщиков на «доброе» дело. Как хищные звери любят ночью накрыть добычу, так и туркмены поджидали где-нибудь наступления темноты; они внезапно налетают в тот момент, когда скот возвращается с пастбища: вместе со скотом разбойники врываются в загороди, другие в это время лезут на стены при помощи складных лестниц. Одни вяжут пленных, остальные отгоняют скот, баранов. Если местность гористая или скалистая, туркмены ночью всползают, как кошки, и ждут рассвета. Как только откроются в селении ворота, хищники врываются в улицы, дома, и начинается та же работа. Иногда они вырезывали целые селения. Успех аламана зависел от выбора предводителя и соблюдения тайны, Туркмены очень дорожили теми из батырей, которые прославились удалью набегов; эти вожаки хорошо знали пустыню, расположение колодцев, умели скрытно подвести свою партию, лихо наскочить на беспечного противника, а в случае неудачи исчезнуть без следа в пустыню, безбрежную, как море. Догнать разбойничью партию также было трудно, как ветер пустыни. И тайна задуманного набега соблюдалась строго. Если бы нашелся изменник, который предупредил врага о нападении, того всякий мог убить. Не было преступления выше измены. Вот почему во время войны с текинцами мы не имели ни одного лазутчика, тогда как наши секреты были им известны от наших же джигитов.

Вооружение туркмен было неважное: кривые сабли плохого качества, ружья разных образцов, начиная с фитильных и кончая охотничьей двустволкой; но стреляют они метко, хотя и медленно, а в рукопашной, когда вынимались шашки, туркмены могли быть и даже были страшны. «Где твоя душа? — спрашивает одна женщина у