Переоделся, надел коньки, зачехлил. Свистнул Акселя и вышел на маленький каточек перед домом – тот самый, где пятнадцать лет назад была сделана фотография двух Чаек, двух счастливых людей: Нины и Майкла.

Зачем он пошел на лед? Майкла никто об этом не спрашивал, но если б даже спросили, то ответить он не смог бы. Но он не просто догадывался, он точно знал – это хоть и бессмысленно, но правильно. Что именно «это», и только «это» он должен сейчас делать – тренироваться, тренироваться, тренироваться. До победы. Мать бы одобрила.

«Ну, хорошо, я согласна, больно! Значит, придется перетерпеть эту боль!»

Вне всякого сомнения, мать бы одобрила.

Глава 166

Каточек был мал, и лед нехорош. Но и выступления не показательные. Постепенно Майкл приспособился к смешным размерам дворового ледового пятачка, научился заходить на прыжок с одного конкретного угла, заходить так, чтобы приземляться не на тротуар, а ближе к кустам на вполне удобоваримый лед. Так, по крайней мере, он уже не представлял опасности для окружающих. Был час ночи. Майкл тренировался до четырех утра.

В полдень следующего дня он снова был на ледовом пятачке, но выйти на лед никак не удавалось. На льду все время кто-то мельтешил: то маленькие хоккеисты, то маленькие фигуристы. Майкл уселся на скамейке. Как только лед хоть на несколько минут освобождался, он тут же заходил на квадрупл, зная заранее, что приземлиться имеет право только рядом с кустами и более нигде. Счастью его случайных зрителей не было предела, несколько бестактных женщин начали выспрашивать, почему он не на Олимпиаде. Узнавали Майкла все, но спрашивали только бестактные. Как же, вот по телевизору передавали, будто болен он, поэтому вместо него другого послали, а он что, здоров? Майкл изображал глухоту. Простите, не расслышал. Даже когда спрашивали в упор, заглядывая в глаза, теребя за рукав. Вместо ответа Майкл улыбался. Точнее, изображал улыбку. Получалась какая-то специфическая гримаска, ужасно знакомая. Когда она возникла на его лице раз в пятый-шестой, он вспомнил: так Флора улыбается. Ах, бедняга, хорошо же ей живется… Железная леди в железной маске.

Постепенно с вопросами отстали. В перерывах между хоккеистами и младенцами на коньках Майкл успел крутануть свои квадруплы раз восемь. Не упал ни разу! Это хорошо, это очень хорошо, но все-таки он сорвал почти каждый прыжок – в каждом хоть что-нибудь, но было не так, как должно было быть.

Квадрупла Чайки, разумеется, он не прыгнул ни разу. Даже и не надеялся на это… Сила земного притяжения тяжкой гирей тянет вниз. Сила земного притяжения – его личный враг. Смешно, конечно, нашел с кем воевать! Мальчик по фамилии Чайка, ты сошел с ума? «Работай, работай, работай: ты будешь с уродским горбом, за долгой и честной работой, за долгим и честным трудом…»

Это еще откуда вдруг выскочило? Из какого закоулка давней, смутной детской памяти? Явно стихи… Откуда он помнит эти аморальные строчки? Работай, и ты будешь с горбом? Странно… Но ведь стихи-то на русском, значит, слышал он их от матери. Больше не от кого.

– Вот ты где, Майкл Чайка, а я в твой домик уже полчаса барабаню!

На скамейку рядом с Майклом опустился молодой мужчина, высокий, худой, в длинном черном пальто – на монаха похож. Черный человек.

Мужчина говорил по-английски с сильным французским акцентом, видимо, из Квебека. Точно монах или прист, католический священник. Только воротничка католического не хватает.

– Чем могу быть полезен? – спросил Майкл.

Незнакомец усмехнулся:

– Объясню. Я тебе сейчас все в доступной форме объясню. Только не здесь. Давай к тебе домой зайдем.

– Зачем?

Черный человек Майклу не нравился. Что-то в нем козлиное, противное. Небритый кадык сантиметров на пять выступает из длинной шеи и ходит по ней вверх-вниз, словно грузовой лифт.

– Там и объясню. Пошли.

Козел встал, отряхнул от снега полы черного пальто. Он был без шапки – по-квебекски. Нос и уши покраснели, руки в тонких кожаных перчатках явно окоченели: он тер их все время.

– Вы замерзли?

– Замерз. Пошли скорее.

– Я занят. Я тренируюсь. В магазин какой-нибудь зайдите, там и погреетесь.

Майкл продолжал сидеть на вмерзшей в сугроб скамейке.

Козел кратко выругался. По-французски. Смысла Майкл не понял, но догадался.

А ну! – Полы черного пальто висели на уровне глаз Майкла.

Они остались на катке одни. Женщина с двумя девочками, ездившими по катку не на коньках, а на санках, что дико портило лед, ушла. Самое время для Майкла заходить на прыжок.

– Ну!

Майкл не шелохнулся.

– Я что сказал!

Черный человек ждал от Майкла послушания?

– А что ты сказал? – Майкл медленно снял с коньков чехлы. Встал. На коньках он оказался выше козла.

В козлиных глазах мелькнула тень какой-то мысли. Может, ему лезвия понравились? Широкие, острые, мощные. Да еще и к ногам привязанные… Ха, это же оружие! Сильно можно поранить. При желании.

Глава 167

Черный человек подошел к Майклу совсем близко, мерзейшим образом – ласково и не по-мужски – положил руку в черной перчатке на Майклово плечо:

– Мальчик, я твою маму много лет любил. Много раз. Ты маленький еще, но понимаешь, о чем говорю? А она, неблагодарная, у меня дорогой порошочек украла…

Так вот это кто… Это Элайнин монреальский бойфренд! Сердце оборвалось в страшной и непереносимой панике… Отец? Его, Майкла, отец?!

Поднял глаза, всмотрелся в лицо Черного… Тот попятился. Страшно стало? Нет, сволочь, ты мне отцом быть не можешь. Рылом не вышел. Лицо у тебя не азиатское…

– Бастард, – громко сказал Черный человек. – Ты, бастард, будешь делать, что я тебе прикажу. Понял?

Он достал из глубокого кармана что-то продолговатое, для зонта слишком узкое и короткое, для авторучки – слишком длинное и массивное. Сдернул верхнюю часть. Это нож! Сволочь, угрожаешь? Майкл сам от себя такого не ожидал: в долю секунды он взлетел в прыжке. Сначала отъехал назад, а потом как взлетит в наипростейшем и в наивнейшем детском прыжке… Приземлялся Майкл, выставив правую ногу со сверкающим коньком. Конек наезжал на Черного, как острый меч. Еще мгновение – в кадык вонзится. Клод метнулся в сторону, в сугроб, упал, выронил нож. Нож скатился с сугроба вниз на лед…

Майкл стоял напротив, у самой кромки льда. Уточка Серая Шейка на своей территории, хозяин своего ледяного пятачка, своего мира! Нагнулся, взял нож.

– Красивый у тебя ножик, – сказал Майкл, не узнавая собственного голоса, – очень красивый у тебя ножик. Считай, что потерял. И порошочки тоже. Я их вчера в унитаз спустил. Хотел нюхнуть, да передумал. А ты уходи. Если хочешь коньком по роже, скажи сейчас. Я тебе дам. Бастард!

Майкл плюнул на лед. В жизни он такого не делал! Льда не портил, зачем неровности создавать? Сам же потом споткнешься. Но тут плюнул. Чтоб унизить лежащего в сугробе.

К катку подбегал смешной пингвин в ярком черно-белом комбинезоне – мальчик лет четырех с лицом мулата. Подбегал он со стороны Майкла, сзади. Майкл не видел ни «пингвина» (костюм так и назывался, скроен был таким образом, чтобы помещенный внутрь малыш действительно напоминал пингвинчика), ни сопровождавших его женщин. Молодых, белокожих, хорошо одетых. Скорее всего, мать с подружкой. В стрессе Майкл не слышал их голосов, а Клод приближение потенциальных свидетелей наблюдал во всех подробностях.

«Да ладно, чего там, – решил Клод. – Дешевле не связываться… Может, и правда в унитаз спустил?»

У Клода был легкий характер. Себе самому он легко прощал любые слабости, любые глупости. Вот потратил деньги на билет в Калгари. А почему? Потому что хотел вернуть украденный кокаин и Коровин велфер. Да и саму Корову тоже, без нее скучно – не над кем поиздеваться. Все-таки в той панике, в том возвышенном страхе, с каким она смотрела Клоду в глаза – Клод запрещал отворачиваться, – была какая-то изысканная и глубоко сексуальная прелесть. Кроме Коровы, такой безнаказанной радости глумления Клоду не давал никто. Корова, видимо, тоже была малость с изъяном, с легеньким вывихом. Он – в садизм (пусть даже и не в физический, а лишь в эмоциональный), она – в мазохизм. Парочка…

Пингвин-мулатик внимательно смотрел на Клода глазами-вишнями.