ж тут пропадете, неделями маяться будете. Давайте деньги, куплю… — он вдруг смутился. — Да вы не опасайтесь. Не сбегу я. Пусть девчонка вон со мной пойдет. Я б и на свои купил, да запрятаны далеко, портки снимать надо.

— Что вы? Что вы? — Мы с мамой отчаянно жестикулировали, выражая ему доверие и благодарность. — Вы нас так выручите. Мы вам так благодарны…

Через час мы уже были обладателями двух взрослых и двух детских билетов на завтрашний поезд, уходящий рано утром. Комбайнер пошел проводить своего «дружка» и пропустить 100 грамм, а мы, сгруппировав чемоданы и узлы, расположились на них. И вдруг вокзал погрузился во тьму. Несколько минут молчания, затем огромный зал наполнился самыми разнообразными звуками: детским ревом, истеричными выкриками, всхлипываниями, руганью, криками о помощи, милицейскими свистками.

— Сидите на местах, не вставайте, придерживайте узлы, которые рядом, — строго распорядилась я. — Главное не вставайте! Я никуда не уйду. Сейчас, наверное, починят.

Нет, боюсь, до глубокой старости не излечусь я от своей глупой привычки, вспоминать по любому поводу какую-нибудь дурацкую песенку. Ассоциация по месту, ассоциация по запаху… как мы учили на уроках психологии. Ассоциация по мелодии? Вот именно, только наоборот. Вцепившись в чемодан, в котором находилось все достояние семьи — шуба, один бархатный, два шерстяных отреза и другие вещички на продажу, я мысленно напевала:

На вокзале в темном зале, Где-то дамочку прижали — Дайте свету! Дайте свету, ничего не видно, Дайте свету, как же вам не стыдно. Дайте свету, хоть на пять минут, А иначе этой даме окончательный капут…

Свет дали минут через десять. Крики и шум еще усилились. Два милиционера провели сопротивлявшегося парня, за ними бежала пожилая женщина и время от времени ударяла его кулаком то по голове, то по спине; милиционеры отталкивали ее.

Прибежал наш благодетель и облегченно вздохнул.

— А я думал, у вас беспременно что-нибудь упрут. Больно чемодан хороший. Ну, давайте, чайник, принесу кипяточку, чайку попьем.

Поезд отходил в восемь утра, но уже в шесть мы стояли на перроне. Каждый знал, что ему надлежит делать в момент посадки. Впереди комбайнер, звали которого, как оказалось, Егор Левыкин, с двумя нашими чемоданами и со своим мешком. Он должен был первым заскочить в вагон и занять места. За ним мама с чайником и узелком с едой. За ней девочки с рюкзаками за спиной. Они должны были помочь маме подняться по лесенке и идти вместе с ней в вагон. Замыкающей была я с чемоданом полегче и узлом.

Сказать, что посадка была трудной, значит ничего не сказать. Она была кошмарной. Не пошли нам судьба Егора Левы-кина, боюсь себе представить, что случилось бы с нами и с нашими пожитками. В разгар штурма, когда я, поднявшись со своей поклажей на вторую, ступеньку, отбивалась ногой от ражего мужика, пытавшегося стянуть меня вниз, сознавая, что силы мои на исходе, что в следующий момент я окажусь на перроне и что тогда?., спас меня Егор. Расталкивая лезущую в тамбур толпу, он выхватил у меня чемодан, сорвал с руки узел, и тут уж я, собрав последние силы, подтянулась и заскочила вслед за ним в вагон, быстро заполнявшийся народом. Егор проворно запрыгнул на вторую полку и растянулся на ней. Кровавое пятно на забинтованной руке быстро расползалось.

— Все четверо на одну лавку садитесь, — командовал он сверху. — И больше никого не пущайте. Эти две полки наши будут. Меня отсюда не сгонят. Вещи, давайте, распихивайте. Под лавку суйте, сюда закидывайте. Мне отсюда сходить нельзя, сразу место захватят, а тут мы в смену отдыхать будем.

Понемногу все утряслись. Напротив на нижней полке сидели два чопорных майора, не выпускавшие из рук туго набитые портфели, и немолодая женщина, настороженно ози-равшаясяпо сторонам. Над ними, на второй и третьей полках, расположилось цыганское семейство: беременная женщина, сразу же улегшаяся на третью полку под самой крышей; на второй — трое хорошеньких грязных цыганят под присмотром отца, высокого, худого и хмурого. На какой-то станции, Татарское кажется, я вышла с одним майором посмотреть, нельзя ли что-нибудь купить. Шел дождь, городок тонул в сырой серой мгле. Рядом с вокзалом из фургона торговали черным хлебом, оттуда неслась ругань. В буфете нашлись полопавшиеся крутые яйца и сморщенные яблоки. Накупив их, мы пошли обратно.

— Неудачное у нас соседство, — сказал майор, — с цыганами этими. Ведь это же такое ворье! А вы что, к мужу едете, перемещаетесь? Я смотрю багажа у вас много.

— Мы из Китая вернулись на родину. Сейчас едем в Омск, там у меня дочь.

Лицо его выразило недоумение. Потом, словно что-то вспомнив, он кивнул.

— Да, да, слышал. В Свердловске тоже такие люди появляются. Ну, вам тем более, нужно быть осторожной. Уснуть ни в каком случае нельзя. Уведут чемоданы так, что вы и не заметите. Потом ищи-свищи их. Лично мы с товарищем дежурство устанавливаем, но советуем и вам глаз не смыкать.

— Вы думаете?

После вчерашней бессонной ночи я так мечтала поспать немного, приткнувшись к маминому плечу.

— То есть сомнений тут никаких быть не может, А этот человек, которому вы руку перевязывали — он что, ваш знакомый? С вами едет?

Я рассказала майору нашу эпопею в Барнауле.

— Понятно, — протянул он. — Но доверять ему я, на вашем месте, тоже не стал бы. Сначала, возможно, он помог вам вполне бескорыстно, ну а потом мог прикинуть — вещички кое-какие имеются. Для гостинцев семье вполне сгодятся. Народ сейчас, сами знаете какой.

— Я не думаю…

— Я вас просто предупреждаю… Все может быть. И спать ночью определенно не советую.

Ночь. Мелькают за окнами редкие огоньки. Скрипит и тяжело вздыхает, пошатываясь, вагон. На верхней полке богатырским храпом храпит комбайнер Егор. Бедный! Он тоже устал, и распухшая натруженная рука не дает ему покоя. Завтра в Омске он обещал между поездами сходить в медпункт. На нашей полке в уголке спит мама, прислонившись к подушке, в другом углу девочки, скорчившись и крепко придерживая друг друга. В середине несу вахту я. Время от времени обмениваюсь взглядом с дежурным майором. Все в порядке, караул не спит! Женщина на майорской скамейке сидит, положив голову на свой чемоданчик. Она спит нервно, время от времени встряхивается, снова опускает голову, иногда что-то бормочет— непонятные слова, что-то вроде «шмон», «опер»…

На второй полке главный враг — цыган. Лежит, обложившись детьми. Он не спит, из-под опущенных век наблюдает за мной. Наверное, ждет момента, чтобы похитить мой чемодан и соскочить с ним с поезда.