и проигрыватель «Филко» будет скрашивать ему самому зимние вечера здесь. Пакуя и перепаковывая свои сундуки, я стремилась избавиться от всего не очень нужного, старалась сократить число вещей, с которыми мне предстояло пуститься в дальнейший путь, понимая в то же время, что нужным может оказаться впоследствии буквально. все.

И, наконец, мы едем. Позади прощанья, неловкие рукопожатия, поцелуи. Разговор в столярне с Родионычем, которому я крупными четкими буквами записала Символ веры и все молитвы, которые помнила с гимназических дней, включая молитву перед учением и после. И коротенький разговор со Степановым «жильцом» Николаем Николаевичем, который просил меня бросить в почтовый ящик в Омске письмо его брату:. «Любопытные люди тут живут, не хочется, чтобы прочитали». Увидев адрес «Моховая 13» я вспомнила, что на «Моховой 15» жила когда-то моя тетя Оля и сказала ему, и он вдруг разволновался, сказал, что хорошо помнит этот дом, у него были там знакомые… но тут же закашлялся, махнул рукой и-ушел к себе. Степан на прощанье посоветовал мне плюнуть на «этот здешний режим» и ногой растереть. Даша, оглядевшись, перекрестила меня на прощанье м&лким крестом, а Степанова жена, придерживая тяжелый живот, утерла рукавом покатившуюся слезу.

— Господи, помоги им всем!

Мы едем. Мама сидит впереди с шофером, а мы расселись среди рассованных в кузове вещей. До Михайловки нас провожают Алексей Данилович и Володька — молодой парнишка, его ученик. Они помогут нам отправить тяжелый багаж. На общем совете решено было, что мне одной с этим делом не справиться — придется «смазать» Гальку-приемщицу, иначе ни в какую не возьмет. Мы едем. Вон Морька у калитки своего дома энергично машет нам. Обезглавленная, облепленная афишами церковь; Тускло серебрится рябь, поднятая легким ветерком на озере: Еще совсем немного и Солоновка останется позади. Остался позади и такой короткий по времени и в то же время набитый событиями отрезок моей жизни. Остались позади люди, среди которых я жила это время, помогавшие мне, поддержавшие меня. Увижу ли я когда-нибудь кого-то из них. С тяньцзинцами жизнь меня еще возможно столкнет, а вот Даша, Степан, Василий Михайлович, Миша с Эммой… Но, если и не увижу, из моей памяти они теперь уже не уйдут. Мне вдруг становится до слез жалко ангелоподобного Коку, Люсю, туберкулезного Сашу из столярни, техничкину дочку Нюшку, робко поцеловавшую меня на прощанье и со вздохом сказавшую: «Мне-то отседа хода нету. Я ж безотцовщина…» Я стараюсь не думать об интернате для инвалидов и об устремленном на меня, тоскливом взгляде инвалида на обочине, когда мы уезжали оттуда. Жалко!

— Мама! — кричат девочки, — смотри, сколько арбузов. Помнишь, дядя Миша говорил.

Поле по обе стороны от дороги усыпано, сколько глаз хватает, небольшими зелеными шарами. Некоторые темно-зеленые, другие начинают буреть.

— Господи, — да почему же их не убрали? — говорю я.

— А чо? — равнодушно сплюнув через борт, говорит ученик Алексея Даниловича. — Каждый год так. Пока сладкие, брать не моги. Унесешь парочку, кто узнает и сразу крик подымет: «Вот ворье… Все растаскивают… сажать вас надо…» А потом, глядишь, прошло время, только свиньям на корм и сгодятся. Да не все свиньи и есть-то станут. Каждый год так.

Подул резкий ветер, принес с собой мелкий колючий снежок, припорошивший ежащиеся от холода арбузы. Проскочили Волчиху. Еще два часа, и мы будем в Михайловке, сядем на поезд-кукушку, который доставит нас в Барнаул и уже оттуда мы двинемся… куда? Опять в неизвестность.

Михайловка потрясла количеством зерна в буртах, небрежно прикрытых сползающим брезентом. Над некоторыми курился голубой дымок.

— Горит, — безнадежно махнул рукой Иван Дементьевич, лучший шофер МТС. — Возили, возили и вон на тебе… — Он длинно выругался и, покосившись на маму и девочек, прибавил. — Я извиняюсь, конечно.

Отправив багаж в Омск, мы пообедали все вместе в привокзальной чайной и все трое сопровождающих дружно выпили за наше здоровье по двести грамм. Выпила — только не двести грамм, а глоток — и я в надежде что водка, прокатившись по горлу, разожмет его, утишит сухую царапающую боль.

В Барнаул мы приехали часа в четыре. На вокзале было не протолкнуться. Возле касс толпились люди с клочками бумаги в руках, Кто-то выкрикивал номера, фамилии, кто-то из толпы отзывался. Подойти — поближе и хотя бы что-то узнать мне не удалось.

— У вас от кого справка? Едете вы от кого? — спросила меня худенькая женщина с усталыми глазами. — От СэХаУ или ЭмПеЭс? Или еще от кого? В ту кассу и записывайтесь.

— Мы ни от кого, — растерянно ответила я. — Мы сами по себе, едем в Омск, к родным…

— Ну, тогда я не знаю, — сказала она. — Сходите к начальнику станции. Здесь люди и со справками по несколько дней ждут. Сейчас, знаете, сколько народа с целины едет.

Но начальник станции был неуловим.

Я вернулась к своим в подавленном настроении. Накормила их, чем могла, устроила поудобнее маму и села думать. Что же делать? Провести ночь на вокзале и сходить утром в Сельхозуправление? Может, удастся разыскать Василия Михайловича? Может он поможет мне получить какую-нибудь справку? И тут меня осенило, что я даже не знаю его фамилии. Господи, что же делать? В этот момент подбежала запыхавшаяся Ира:

— Мама, у тебя есть с собой йод и бинт? Тут один сильно поранился. Комбайнер один. Медпункт уже закрылся, а уйти с вокзала ему нельзя. У него очередь за билетом подходит. Он так всю кровь потеряет, — одним духом выпалила она, умоляюще глядя на меня.

— Есть йод, есть, — сказала я. — И бинт есть. Веди его сюда.

Через две минуты девочки вернулись, ведя с собой низенького мужичка в ватнике. Из руки его и правда часто капала кровь. Кровью же был пропитан грязный платок, которым он зажимал рану. Он стойко выдержал наши не слишком умелые манипуляции, приговаривая: «На войне и не так бывало…» и при этом улыбался славной улыбкой.

— Вы все-таки сходите завтра к доктору, — посоветовала ему мама. — Мы ведь так, по-домашнему, вас полечили…

— А по-домашнему оно лучше, — улыбнулся он. — Вы, мамаша, не опасайтесь. Все хорошо будет. Завтра, Бог даст, я уже в поезде буду, в свой родимый Краснодарский край двинусь, а дома все, как на псе, заживет.

— У вас и билет уже есть? — с завистью спросила я.

— Вот сейчас пойду брать. Дружок один очередь мне сторожит. Вам спасибочко большое за перевязку… Прощевайте! — Он сделал несколько шагов от нас и вдруг вернулся: — А у вас-то самих билеты есть? Нету? И справки нету? Так вы