Шрифт:
Закладка:
В доме как умрет человек, так чтобы гроб сделать, его измеряют палкой какой-нибудь. Так эту палку потом тихонько подобрать, омерить свой огород и сказать: «Как покойник не видит, так и вор не увидит». И вор, если зайдет во двор, не сможет оттуда выйти, только хозяин сможет его вывести[405]; Чтобы чужой человек не взял того, что ты на улице или где оставил (вилы, грабли), нужно сказать: «Чьи руки клали, те и возьмут» [Аникин 1998: 371].
Также существуют поведенческие стратегии профилактики воровства и, шире, потери, функционально сопоставимые со средствами защиты от сглаза, но отличающиеся своей семантикой. Отрывок из полевого дневника:
15 июня. Троица. С утра — в Звягино, на кладбище. По дороге поймали пару из Гришинска, Иван Иванович и Екатерина Степановна <…> У них там пять могилок в одной ограде — отец, мать, брат, сноха и два племянника бабы Кати. Она наломала пять пучков березки по дороге — для каждого. Сказала, что можно любое дерево, и ель, и осину. Их сплетают и втыкают в землю у памятника, обоими концами, получается арочка. Потом сказала, что забыла еще для соседа — рядом могила. Иван Иванович пошел, сорвал веток и воткнул ему. И посыпал могилу — конфеты, печенье, зерно. Баба Катя своим тоже сыпала. Угостили водочкой и едой. Иван Иванович стал предлагать колбасу — давал рукой. Екатерина Степановна всполошилась, стала опускать его руку, класть колбасу на стол: «Сами возьмут, не надо, сами возьмут, мол, со стола». Было неясно. А 18 июня в Новоселье К. Б. Костикова сказала, что из рук еду давать чужим нельзя: «Все передашь». Она так дала учительнице, а та потом всё к ней ходила, просила. И чтобы не просили, надо в притолоку нож вбить, тогда не будут ходить, побираться[406]. Ср. также: Вот вещи, даешь ты яички, или молоко, или там што — поставь на стол, тода возьметь хто у тебя. Из руки в руки не давай — унесуть, увезуть[407].
В Верхокамье также зафиксирован запрет передавать что-либо (еду, деньги) из рук в руки:
Надо на стол ложить. Придёт — на стол положит. В руки, говорит, нельзя отдавать[408].
В Верхокамье и на Вятке информанты особенно подчеркивали, что нельзя из рук в руки давать то, что сам производишь в своем хозяйстве:
С рукой отдашь, то есть удачу в этом деле потеряешь, и корова станет плохо доится, лук не уродится в следующем году и т. п.[409] Вот придут, попросят <…> на рассаду ли там, то, другое, дак не надо через огород отдавать. И не надо ето, самой отдавать. Вынеси с огородца и положь. На землю там, на чё, на скамейку, куда там. Положь, но чтоб там токо из рук моих не взяла это. Например, рассаду, или там свёклу ли рассаду, или что там. Или там, это, малину — копаю деревья, всё надо туда положить. Не надо в руки подавать[410].
Колдуны как воры
Параллелью к тому, что воры могут омрачить, а вызнать и наказать их можно с помощью колдовства, является восприятие колдунов как воров, которые магическими средствами присваивают себе то, что обычным ворам забрать не под силу: молоко у коровы, урожай с поля, здоровье человека. Колдовству могут приписать и вполне реальное воровство, но совершенное незаметно, например:
Яки´й был случай. Баба моя сыру в мешок склала, гнётом придушила <…> У ра´нне встае´ — и мешка нема, и сыра нема, а камень лежить. Хто ж ишче, як не ведьма, забрал: нико´го не було´ [Ивлева 2004: 103] (текст записан в Брянской области).
Воровство, совершенное с помощью колдовства, отличается от обычного воровства лишь методами. Оно происходит невидимым, тайным образом, следовательно, на него не распространяются юридические нормы: от ответственности не освобождает алиби (так как колдун может действовать в чужом облике или с помощью своих сотрудников), для доказательства вины не нужно находить орудие преступления (ибо колдун может действовать на расстоянии и при помощи невидимых «орудий»), и в целом «система доказательств» основывается на фольклорных мотивах. Соответственно, наказания колдунов целиком находились в сфере обычного права; в ведение официальных органов судопроизводства (до 1917 г. — волостных судов) входило лишь рассмотрение дел об обвинении в колдовстве, что расценивалось как оскорбление личности и наказывалось штрафом. Самосуды обычно состояли в избиении предполагаемых колдунов, насильственном выселении, поджоге, даже убийстве, но иногда, что интересно, к ним применялись наказания, предусмотренные обычным правом за воровство, как в следующем примере.
В Калужской области нашей экспедицией была записана быличка о том, как колдунья отнимала молоко у коров:
Ну, у нас отец рассказывал и мать рассказывала: у нас в деревне — вот сюда, пониже деревня — у одной женщины семья большая и коровка одна. Еще давно, единолично жили. Еще без советской власти. Корова не стала… Давала, давала молоко, перестала давать. Ну, тут… Старые бабки, они много знали. Кому прибавят молока, кому отнимут. Это было в деревне в старой. Ну, один мужик… Раньше частники были, лес там. Допустим, вот это — сколько гектар — мое, не заходи никто без разрешенья. Ходили в лаптях, в лыке. И вот за лыками за этими ходили ночью. Вот рано он один пошел… там, идет с горки, посмотрел — там бабка одна что-т делает. По росе — эту, как называли, юбка не юбка… [Понёва, понёва, — подсказывает жена исполнителя.] И вот понёву — по росе. Что-то приговаривает — мужик этот рассказывал когда. Сейчас — собрание, а раньше — сходка. «Я, — говорит, — вышел, глянул, — говорит, — она вот так по росе. А я, — говорит, — снимаю кальсоны — трусов не было, в кальсонах, белые кальсоны, вот так тоже по росе: „Что тебе… что куме, то и мне, что куме, то и мне“, — вот так вот». Пришел домой — в обед корова молока наперла. Жена говорит: «Что это такое? Ванька, глянь, молока-то приперла корова». — «Я, — говорит, — не знаю». И начала дуться, корова бежит из стада: караул! Молока полно! Вдвойне стала давать. Ведро подоят, ещё ведро. А он не говорит ей еще, что видал эту такую-то бабку, — он узнал эту бабку. Потом — караул! — корова бежит из стада, и
