Шрифт:
Закладка:
Ну, вот здесь-то, там, по Свободе-то, говорят, она ворожит. И правду сказыват <…> Кому чё надо, тот и узнаёт. Кто где чё украдет — идут <…> Или кто заболеет, вот заболеет, опять тоже ходят узнают[399].
Я заговорила… пришла так же в прошлом году к ей, она: «У меня двух чепушек (кур. — О. X.) кто-то съел, съел, съел кто-то». Ну, кто съел? А я говорю: «У тебя чё, Васька прокараулил? Ты, — говорю, — чё, Васька, пошто двух чепушек прокараулил?» (Васька или Василий Иванович — имя пошибки. — О.Х.) — «Кто съел дак пусть ест, пусть ест». (Говорит здесь голосом более высокого регистра, подражая голосу пошибки.) — «Ну, дак ты знашь же, мол, кто съел, ты ведь, — говорю, — ворожишь?» — «Не знаю, не знаю. Кто съел, дак пусть ест». Ну, вот она стонет и стонет. Дак я говорю: «У тебя Васька чё, почё прокараулил?» Ну, вот тожно Васька заговорил: «Не знаю, не знаю. Кто-то съел, кто-то съел»[400].
В случаях, связанных с конфликтами среди односельчан, ответы пошибки обычно не отличаются определенностью — либо подтверждаются мысли клиента («на кого думаешь, тот и украл»), либо вообще не рекомендуется искать виновного («найдется»). Тем не менее и в этом случае ворожба устраняет сомнения и страх обвинить кого-либо ложно и в целом страх самостоятельно обвинить кого-то, поскольку ответственность за обвинение передается безличным силам, говоря иначе — человеку-институту, который выступает от имени социума, но персонифицирует его лишь отчасти, отчасти же — благодаря своему аномальному статусу — воплощает невидимый мир со свойственной его обитателям осведомленностью[401].
К колдуну, в отличие от гадалок и пошибки, обращаются не только для того, чтобы узнать вора, но и чтобы вернуть украденное. Так, один из жителей удмуртского села два раза ездил к знахарю в Пермскую область (путешествие очень неблизкое). Один раз — когда врачи определили гангрену и предложили ампутировать ногу, второй — когда у него пропала почти новая каракулевая шапка. Ногу удалось вылечить, и шапка нашлась. Другой мужчина из этого села ездил к тому же знахарю, когда у него пропали деньги[402]. О ворожбе — возвращении украденного, подобной диагностике-лечению порчи, упоминали и другие информанты.
По одной из историй, у рассказчицы, бухгалтера совхоза, в 1960-е гг. украли казенные деньги — тысячу рублей. Знакомая ей посоветовала: Не плачь, сходи ты к деду-колдуну. Она поехала в соседнее село, взяв с собой для храбрости сваху.
А сваха тоже оказалась колдуном. (Смеется.) Постучалися, он нам дверочку открыл, мы у сенцы узошли. Узошли у сенцы. Он посмотрел на нас на двоих. На мене говорить: «Вы заходите в дом, а вы, бабушка, постойте тута». Я узошла у дом. Узошла я у дом. У доме стоит, ну, как у меня гардероб, какая-то… я не поняла, не то зеркало, не то икона. Как икона… как зеркало, иконы какие-то. Он что-то читал, читал, читал мне, а потом и говорит: «Женщина, вы ко мне другой раз придите — и сказал день мне, в какой, — придите и принесите с собой рубль, иде стоить Ленин с протянутой рукой» <…> Поехала на другой раз с этим с рублем. Он этот рубль читал-читал, читал-читал. То на эту икону смотрит, то на меня, то на этот рубль. А потом и говорит: «Вот етот рублик… Етот человек — самый наилучший в мире, — он говорит мне… ну, я тогда думаю, ладно, только бы… — самый наилучший <…> самый справедливый». На Ленина <…> Он мне рассказал: «Ехай с етим рубликом ты, куда бы ты ни шла, где бы ты ни ехала, спала ли ты, ходила ли ты, у любой, у любом пути ты его носи с собой». Так я и носила, пока кончила работать. А сейчас опустила его в сумку. Сейчас я его покажу. Так я и носила. А потом… Да, ишо сказал вот что: «Про твой рублик, про твои деньги уся начальства узнаить и весь народ, но деньги табе в руки не дадуть». И вправду не дали. А узнать — узнали. Когда я сходила к этому деду, я приехала с отчетом в другой раз, подошла к директору и говорю: «Николай Иваныч…» Рассказала ему, как и вам рассказывала. А он и говорит: «Ладно, Емельяновна, я постараюсь вызвать милицию». Он вызвал милицию, а они, дураки, призналися. А один поехал на другой день за перегоном с бочкою. И с трактором, и попал под трактор. Етот попал. А етот тоже заболел, какие-то у него пошли тут… Они всё на мене: «Это она сколдовала». Какие-то прыщи пошли какие-то вот, поболел и помер. А они на мене говорили, что я его сколдовала, но я не колдовала. Иде я колдовала, когда он мне рассказал все? Вот тады токо стало начальство верить. И всё <…> Сейчас я рублик покажу… (Показывает рубль 1961 г.) Вот он, рублик. До сей поры яго бярягу. Ну, он подох, а я живу, вот докуда живу. Он подох. Какие-то у няго попались тут прыщи, вокруг пошли… «Это она ходила к колд…» Да, я к деду-колдуну ходила, а этот колдун мне и говорить: «Женщина, принесите мне рублик, иде Ленин нарисован. Етот самый справедливый человек!»[403]
Как видно из примеров, определение источника несчастья (вора или портуна) было одновременно и способом его наказания, и способом устранения несчастья (возвращения украденного или исцеления). Магические приемы, использующиеся в случаях воровства, отмечали исследователи народной культуры и в XIX в. Например, был обычай ставить в церкви перед иконами обидящую свечу — верхним концом вниз: считалось, что вора настигнут страшные мучения и он будет вынужден вернуть похищенное [Якушкин 2003: 95]. Часть того, что осталось на месте кражи, бросали в кузнечный мех или под мельничный жернов «в чаянии тем причинить болезнь вору: он-де станет пухнуть и через год умрет» [Матвеев 2003: 74]. О подобных же способах нам сообщали в Верхокамье: часть украденного замазывали в чело печи, чтобы вора жгло и заставило прийти с покаянием; ставили вниз головой свечи перед иконами[404].
Повсеместно в
