Шрифт:
Закладка:
Жить здесь и сейчас — удел неоперившихся юнцов, которые пороха не нюхали ни в прямом, ни в переносном смысле. Потому что только с возрастом принимаешься по очереди заворачивать то в прошлое, то в будущее.
Оцениваешь, анализируешь… Делаешь выводы. Выставляешь себе плюсы и минусы.
Как без этого?!
Засыпаю, скорее всего, под утро. Но некрепко, будто бы на поверхности плаваю.
Расталкивают в семь утра. Провожу привычные манипуляции, наспех завтракаю овсянкой с чаем и быстро сваливаю немногочисленные вещи из шкафа в дорожную сумку.
— Остался бы ещё на день, — обеспокоенно выговаривает Вероника, когда забегаю, чтобы попрощаться.
— Да, останься, — взвизгивает Маришка, отрываясь от экрана планшета.
Подарок прямо в точку!
— Не могу, боец, — тепло ей улыбаюсь и легонько сжимаю тоненькое запястье.
— Ты приедешь ещё?
— Конечно, — обещаю. — Приеду обязательно.
— Ладно, — грустнеет она и мы сталкиваемся потерянными взглядами с Вероникой.
Опускаю глаза.
— Богдану пора, мышка, — проговаривает мать дочке притворным, весёлым тоном.
— Ты поехал к другим детям?
Хитрая и умная. Толковая девка вырастет!
— Да. К Маше и Ване. Я тебе про них рассказывал, помнишь?
— Помню, — обиженно поджимает губы.
— Будь сильной, Мариш, — даю напутствие, чувствуя, как свербит в переносице. Потираю её с силой пальцами. — И слушайся маму.
Чёрт.
— Уезжай, — отворачивается девчонка.
Дуется.
Громко вздыхаю и вынимаю бумажник из кармана.
— Не надо, пожалуйста, — Вероника нервничает, заламывая пальцы.
— Не спорь, — пресекаю любые возражения.
Она извинительно закатывает глаза, плачет и прощается. Желает всего наилучшего, а потом долго смотрит вслед.
Выйдя на улицу, закидываю сумку на плечо и оказавшись за территорией, наконец-то закуриваю.
Смачно вытягиваю едкий дым в лёгкие.
Да!
Глядя на привычную сигарету, зажатую между пальцев, тут же чувствую себя слабохарактерным, что вынуждает немедленно от неё избавиться. Давно хотел бросить, по-моему, нет лучшего времени, чем сейчас.
На языке ещё долго держится вкус табака и неприятная горечь от сцены прощания с Маришкой. В жизни так много несправедливости, что иногда, хоть волком вой.
На стену лезь.
Не дай бог с кем…
Оказавшись в "Домодедово", снова пытаюсь набрать своим, но телефоны выключены. Пораскинув мозгами, выбираю нужный номер в контактах.
— Каролина, добрый день, — вежливо проговариваю.
— Добрый, — сухо отвечает журналистка.
— Богдан Соболев, — представляюсь.
— Соболев? — голос смягчается. — Слушаю внимательно.
— Супругу потерял. Она не в центре, случайно?!
— В центре? — переспрашивает озадаченно Никифорова. — Я сама её сегодня не видела, но Яна Альбертовна была с утра, потом уехала домой. Плохо себя чувствует.
— Что-то серьёзное? — хмурюсь.
Вчера всё было отлично. Позавчера она немного перебрала винного варева, которое наколдовала Стоянова. На весь дом несло гвоздикой так, что мне самому сделалось дурно.
— Я не знаю, Богдан. Думаю, просто не здоровилось. Бывает.
— Ладно. Прошу прощения за беспокойство.
— Всё в порядке. Звоните, если нужно, — участливо произносит Каролина.
После обмена любезностями снова долго смотрю на взлётную полосу. Может, у Яны что-то с телефоном? Забыла? Разбила? Утопила?
Всякое бывает.
Перелёт проходит гораздо хреновее, чем я рассчитывал.
Тело штормит люто и, по всей видимости, поднимается температура. Сосед справа все два с половиной часа над землёй весело храпит и норовит по-братски устроиться на моём плече, чем непомерно раздражает. Выдыхаю, только когда приземляемся и разлепляемся с ним, как сиамские близнецы.
Из аэропорта сразу еду домой. Постукиваю по рулю костяшками пальцев и раздражаюсь каждому запрещающему знаку светофора.
Посматриваю в зеркало, щёки горят, в глазах пелена. По-хорошему лечь бы и поспать. Надеюсь, получится.
Кинув машину у ворот, оставляю сумку на заднем сидении и, забросив руки в карманы, направляюсь к дому.
Переступив через порог, зову:
— Ян.
Тишина.
Скидываю обувь и куртку.
— Яна, — мой голос распространяется практически эхом.
Покачав головой, прохожу в гостиную и замираю на пороге.
Янка сидит на полу, обнявшись с собственными коленями. Светлые кудри раскиданы по оголённым плечам, бретелька от топа болтается в районе предплечья. Веду взгляд дальше и зависаю на красивых, тонких лодыжках.
Затем меняю выражение лица от удивления, когда рассматриваю кучу прозрачных осколков рядом с хрупкой фигурой жены.
— Ты чего? — спрашиваю обеспокоенно.
Жена приподнимает лицо. Стирает прозрачную влагу с надутых щёк и жалобно выговаривает:
— Я тебя ненавижу, Соболев!
Глава 47. Богдан
Невозмутимо прохожу дальше и усаживаюсь слева от неё, сгребая хрупкое тело к себе поближе.
Она пахнет необычно. По-новому!
Янка размещает подбородок на моём плече и тихонько всхлипывает. Её дрожь передаётся мне, словно наши организмы, встретившись после разлуки, синхронизировались.
— Иногда так тебя ненавижу, — повторяет, вручая мне… тест на беременность.
Охреневаю от приливающего в кровь тестостерона и аккуратно извлекаю белую полоску из тонких пальцев. Жадно рассматриваю.
Это сложно, потому что башка гудит после перелёта.
Но…
…
Хмурюсь, ничего не понимая.
— Отрицательный, — замечаю очевидную вещь, которую она наверняка и так знает.
— Я в курсе, — жалобно произносит мне в подмышку.
— Хмм…
Моя жена — это самый непредсказуемый человек в этом тысячелетии. Чудо, не иначе, — думаю я. Как можно ровнее замечаю: — И чего ты ревёшь? Ты же не хотела ещё детей?
— Не хотела…
— Учиться собралась, администрацию поиметь…
— Угу.
Хнычет.
— Так… всё хорошо, родная? — снова уставляюсь на одну яркую красную полоску.
Пиздец.
Стараюсь унять внутреннюю волну разочарования, которая так или иначе, всё равно обрушивается вместе с тяжёлым покрывалом из усталости.
Яна отрицательно мотает головой.
Упрямица моя.
— Ну, что не так? — переспрашиваю.
— Всё не так…
Неожиданная догадка озаряет затуманенный мозг, и я собираюсь засмеяться, но потом сжимаю губы.
— Будешь работать…
— Ага.
— Учиться…
— А как же?
— Никаких больше детей, — вздыхаю с улыбкой и получаю отчётливый шлепок по животу.
— Ненавижу, — шепчет, тоже теперь смеясь.
— Главное, что при этом любишь.
— Конечно, люблю, Соболев.
— Это взаимно.
Приподнимаю двумя пальцами узкий подбородок и целую мягкие губы, сразу толкаясь внутрь языком.
Мычу, когда она отклоняется.
— Я вчера весь вечер думала, что беременна. И сегодня… полдня.
— Понравилось? Быть снова беременной от меня? — спрашиваю, целуя бьющуюся венку на шее.
— Сначала жутко разозлилась. Потом расстроилась, честно, — заглядывает мне в глаза. — А ночью… гладила живот и представляла его… или её.
— И как?
— Это ведь… тоже наш. Как Маша и Ваня! Родной, крохотный, беззащитный малыш. И я его там, в темноте ночи уже полюбила. Всей душой. Приняла и полюбила, — ревёт. — Понимаешь, Дань?
— Конечно.
— А я не беременна, — разочарованно стонет
Вздыхаю и успокаиваю как могу. Поцелуями и ласковым шёпотом.
Пожалуй, вот такие минуты, как сейчас — это то самое время. Те самые мгновения, за которые можно многое
