на место происшествия, всегда и непререкаемо поучал всех: если бы виновные не нарушили тот или иной параграф и не сделали то-то и то-то, ничего бы не случилось. С главным инженером шахты Дергасовым ему еще работать и работать, а Журов, Журов — другое дело: во-первых, он мертв, а во-вторых, всего лишь шахтный электромеханик, с ним можно и не считаться.

Дергасов занялся ликвидацией последствий аварии. Вспомогательный ствол следовало привести в порядок как можно скорее.

— Сколько приказов писалось, — вздохнул он со скорбно-сожалеющим видом. — Сколько во время нарядов говорилось — все равно…

Согласно кивнув головой, Быструк продолжал уже вслух:

— В действиях Журова наличествует грубейшее нарушение правил техники безопасности. Виноват и дежуривший по шахте маркшейдер Никольчик, не проследивший за тем, чтобы отогнали неисправный электровоз в ремонтный тупик и навесили двери в клети.

— Еще бы! — желчно подтвердил Мамаев. — Статья двести четырнадцатая, часть вторая определенно говорит…

Таким образом, с непосредственными виновниками было ясно. Никольчик признался без обиняков, что за все происшедшее отвечает в первую очередь.

Быструк невесело поморщился, но сразу же постарался уточнить:

— Значит, вы знали, что электровоз «АК-2» поднят на-гора, находится в двенадцати метрах от вспомогательного ствола и что Журов ремонтирует его?

— А как же, — совершенно не стараясь уклониться от ответственности, простодушно подтвердил Никольчик. — И даже сказал, чтобы отогнали его в ремонтный тупик.

— Сказали? — вмешался Мамаев. — Или дали категорическое распоряжение? Кто может это подтвердить?

Дергасову хотелось изо всех сил подсказать: «Да-да, распорядился, потребовал! Нельзя было допускать ремонт в неположенном месте, это же каждому ясно».

Но Никольчик то ли не понял его, то ли не захотел внять голосу рассудка. Скажи он так, как подсказывал Дергасов, и его бы спасли, выгородили.

— Не-ет, я только сказал, а не потребовал, — растерянно признался он. — Простить себе не могу, что в окно крикнул…

— Ну что ж, — подавляя естественное сочувствие, вынужден был согласиться Быструк. — Так и запишем. — И, обратившись к прокурору, сказал: — Сейчас я поднимусь в ствол, осмотрю, в каком состоянии клеть. А вы пока уточните, кого опросить из очевидцев?

Начальника шахты Костянику он знал не первый день и ни с ним, ни с Дергасовым портить отношения не собирался. Конечно, с техникой безопасности у них неблагополучно, но что случилось, то случилось. Следовало отметить все полагавшееся, так, чтобы по возможности обошлось без больших неприятностей для руководства.

Дергасов счел необходимым вмешаться.

— Возьмите же себя в руки, Петр Григорьевич, — мягко сказал он Никольчику. — И представьте мне объяснительную записку о том, как все произошло.

— Когда? — благодарно обернулся к нему тот. — Я действительно до сих пор сам не свой.

— Чем скорее, тем лучше. Это и для комиссии пригодится.

Покусывая губу, Мамаев принялся составлять список очевидцев.

«Во-первых, следует опросить Никольчика, — это было ясно. — Никольчик должен, так сказать, обрисовать общую картину с командной вышки. Затем — машиниста электровоза Янкова. Янков знал, почему не работал «АК-2», где стоял и тому подобное. Еще — рукоятчицу, стволового, машиниста подъема. И само собой — проходчиков: тех, кто спасся».

— Как фамилии спасшихся шахтеров? — спросил он у Дергасова. — В клети…

— Волощук и, кажется, Косарев. Из смены Рудольского.

— Придется опросить их. Все-таки: не то потерпевшие, не то очевидцы.

— Обязательно! Я бы рекомендовал опросить еще и жену Журова…

Дергасов сам не знал, как это ему пришло в голову. Но Мамаев многозначительно возразил:

— Ну… вряд ли удобно. Говорят, у них семейные дрязги…

— Она работает здесь. Вы ее как рукоятчицу опросите.

— Как рукоятчицу можно, — подумав, согласился тот. — Это совсем другое.

Нечего было и надеяться, что злополучный «карлик» удастся отремонтировать и заставить работать снова. Поглядев, как он покорежился, Дергасов приказал резать его автогеном и вынимать по частям.

«Придется просить в тресте новый, — решил он. — Наверно, не откажут теперь, занарядят!»

Самое трудное было позади. Предстояло еще сообщить о случившемся в трест — начальству и в горком партии — первому или второму секретарю.

«Мозолькевич, пожалуй, знает уже обо всем, — озабоченно предположил Дергасов. — Чего-чего, а информаторов у него хватает. О хорошем не сообщат, а чуть случись что — накляузничают!»

Он знал: управляющему трестом Мозолькевичу в конце концов лишь бы оказаться в сторонке.

«Пошумит, напустит черт те какой строгости, а все оставит как было. Только бы самому чистеньким да сухим из воды…»

У Мозолькевича, по-видимому, были гости. Взяв трубку телефона, он даже не дослушал сообщение об аварии.

— Завтра, завтра. Натворили… даже в воскресенье не отдохнешь!

Первый секретарь горкома партии Суродеев относился к Дергасову более чем сдержанно, словно всегда ждал от него чего-то вроде аварии. Дергасов охотнее обращался ко второму секретарю, Буданскому, с которым работал когда-то в строительном управлении и чувствовал себя почти на равных.

Нужно было не только доложить об аварии, а и убедить Суродеева не сообщать ничего в обком и совнархоз — под тем предлогом, что ничего особенного не произошло и можно не придавать значения случившемуся. Задумав это, Дергасов и тут решил действовать по-своему и позвонил не Суродееву, а Буданскому, чтобы в случае чего сослаться на разговор с ним.

Буданского дома не оказалось.

«Позвоню еще раз, — не собираясь отказываться от задуманного, сказал себе Дергасов. — Верно, в городе где-нибудь?» — и занялся неотложными делами.

Но что бы он ни делал, чем ни занимался — звонок Буданскому не давал покоя. Время шло: в тресте, наверно, знали об аварии, а если так, то дежурный мог сообщить о ней и Суродееву.

Убедившись еще раз, что Буданского по-прежнему нет, Дергасов подождал немного, словно собираясь с духом, и позвонил в трест. Тотчас же в трубке послышалось:

— Дежурный слушает.

Дергасов узнал, что Суродеев дома, а Буданский — уехал, и поскорее положил трубку. Похоже, Суродеев еще не знал об аварии; это немного облегчало разговор. Оставалось только найти верный тон. Самое лучшее — без нервозности, сдержанно рассказать, что случилось, заверить: необходимые меры приняты, работа продолжается, последствия вскоре будут ликвидированы, а виновные понесут наказание.

Мысленно повторив все это, Дергасов позвонил и внутренне подобрался.

— Иван Сергеич, — тревожней, чем следовало, заговорил он. — Извините, что беспокою в воскресенье…

— Ну-ну, — сдержанно повторил Суродеев, словно бы не расслышав или оставив в стороне все остальное. — Что такое?

— Беда у нас, на Соловьинке. Чрезвычайное, можно сказать, происшествие.

Суродеев ощутимо посуровел. Это чувствовалось по тому, как он выслушал все, как чуть-чуть, самую малость, помолчал.

— Аварии только не хватало!

Дергасов стал докладывать:

— Ночью вышел из строя электровоз-«карлик». Слесаря не смогли устранить неисправность, выдали его на-гора. Пока ремонтировали — сорвался в шахту…

— Жертвы есть? — перебил его Суродеев, точно надеясь, что может быть обошлось хоть без этого.

— К сожалению,