ночи все население города высыпает на затемненные улицы, балконы, на плоские крыши. Маленькие дети спят на циновках прямо на тротуарах, бабушки усердно обмахивают их веерами; тут же старики, сидя на корточках, покуривают крошечные трубки с длинными чубуками; дымятся ручейные спиралью свечи, отпугивающие комаров. Молодых людей почти не видно — они избегают попадаться на глаза японским солдатам, ходящим дозором по городу.

А город обволакивает беспокойство. Ползут слухи. Все угнетенно и покорно ждут. Конца войны. Или хотя бы окончания жары.

И вдруг события начинают разворачиваться с головокружительной быстротой: атомная бомба падает на Хиросиму. Советский Союз объявляет войну Японии. В Маньчжурию вступают советские войска и быстро продвигаются к Харбину. Сильный тайфун уносит последние клочья горячего влажного воздуха. И вот уже объявлен час, когда император Японии обратится по радио к народу, и я, подойдя к окну спальни, вижу как в доме напротив наш сосед японец, крупный государственный служащий, одетый торжественно и строго — в визитку — стоит, согнувшись в поясном поклоне перед радиоприемником и внимательно слушает его речь.

Вскоре после этого Тяньцзин взрывается истерическим весельем. В город вступает американская морская пехота. Шагают колонны, едут грузовики и джипы, открытые штабные машины, машины закрытые. Не проходит дня и улицы превращаются в рынок. Вдоль тротуаров располагаются китайцы-торговцы, перед ними груды кимоно и золотом расшитых оби, лакированные коробочки, безделушки из слоновой кости. Уже успели натрофеить. И тут же рядом товары победителей: американские армейские пайки. Громоздятся жестяные банки защитного цвета и в них давно не виданные лакомства: варенье, сыр, кофе, ветчина, шоколад, спаржа, оливки, даже дистиллированная вода, ловко всученная незадачливому торгашу каким-то будущим бизнесменом. Лавчонки и крошечные мастерские спешно преображаются в бары с танцевальным залом на три пары, даже сапожная мастерская неподалеку от нас становится баром «Голубая луна». На прикрытых пикейными полотенцами полках стоят бутылки с подозрительно яркой жидкостью, лампочка замотана голубой гофрированной бумагой. «Титина, май Титина»… хрипло поет мужским голосом старенькая виктрола, и морской пехотинец, совсем мальчик, томно раскачивается на одном месте, сжимая в объятиях хрупкую китаянку. Город заполонен американскими военными. Они ходят ватагами, громко разговаривают, пристают к девушкам, отпускают непритязательные шуточки. Да и что им не веселиться. Война кончена, они победители.

И снова перемена. Тускнеет праздник. Американских солдат, хлебнувших военного горя при взятии японских островов и испытавших настоящий восторг победы, сменяют свежие части — теперь уж вступает в силу воинская дисциплина. Сапожная мастерская начинает заниматься своим прямым делом. Одна за другой открываются конторы и банки; возвращаются служащие, закипает работа. Но концессий больше нет, нет больше муниципалитетов. Нет и английских, французских и итальянских солдат, свирепо дравшихся на футбольном поле после субботнего матча и заканчивавших выяснение отношений в кабаках. Есть только американская армия, которую Чан-кайши просил задержаться на неопределенное время в Китае.

Опубликован Указ Верховного Совета Советского Союза — бывшие подданные Российской Империи и их потомки получают право стать гражданами СССР. Становимся ими и мы, как и большинство русских эмигрантов, живущих в Китае. Это однако не означает, что нам дается право вернуться на вновь обретенную родину. Отнюдь нет! С этим надо повременить, говорят в консульстве. На будущий год намечается репатриация, а пока продолжайте жить, как прежде, трудитесь.

Жизнь и правда становится похожей на прежнюю — благополучную, деловую. Энергично стучат пишущие машинки, после пяти часов с теннисных кортов доносятся мягкие удары мяча, звучит музыка в ночных клубах… И откуда явилась вдруг твердая уверенность, что все это ненадолго, что так или иначе из Китая придется уезжать?

Проходит еще три года и опять стремительно меняется обстановка в городе. Из Маньчжурии вновь повеяло войной, только на этот раз гражданской. Восьмая армия Мао Цзэдуна, заняв Мукден неотвратимо приближается к Тяньцэину, и американцы начинают спешно выводить из Северного Китая

свои войска, прихватывая с собой всех желающих. Кое-кто из наших приятелей тоже уезжает на американских транспортных кораблях. Чтобы попасть на них достаточно заявить, что отказываешься от недавно полученного советского паспорта. В этом случае вас отвезут на остров Самар в Тихом океане, где находятся склады неиспользованного военного продовольствия американской армии, там можно дожидаться, пока какая-нибудь страна не откроет перед вами двери.

Мы провожаем добрых знакомых. На набережной стоят сундуки, ящики, грудой навалены чемоданы, саквояжи, узлы, по. трапах взад вперед бегают матросы, идут растерянные люди, машут, машут… Что ждет их впереди.

Вечером я получаю выговор. Официальное лицо, твердый в своих принципах гражданин, сухо говорит мне:

— Не понимаю, зачем вам понадобилось кого-то провожать.

— Это все наши старые знакомые. Со многими мы были дружны. Я согласна, что им не следовало получать советский паспорт чтобы затем от него отказываться. Но ведь никому вреда своим отъездом они не приносят. А много лет приятельских отношений так легко со счета не скинешь.

Голос у официального лица становится еще суше.

— Сейчас не момент ставить приятельские отношения выше общественного долга. А общественный долг требует от нас, чтобы мы прерывали приятельские отношения с врагами родины.

Так-то оно так. Только какие же это враги? И что это за момент такой.

Ведь война, слава Богу, кончилась и новой как будто не предвидится. Казалось, капитулируют Германия и Япония, и все станет легко и ясно. Не тут-то было.

Много перемен пережил Тяньцзин и скоро ему предстояла еще одна метаморфоза. Тяньцзин останется без иностранцев: снова закрываются конторы, ликвидируются банки, уезжают их служащие американцы, англичане и французы и, наконец, последний исход — русские, расколовшиеся на два лагеря. Те, кто не хочет ехать в Советский Союз, едут с помощью разных организаций в Америку, в Австралию, в Бразилию… Ну, а другие — и мы в их числе — возвращаются на родину, веря, что сделали правильный выбор. А вес равно страшно. И продолжаются бессонные ночи, подкидывая все новые страхи и сомнения.

Да, прожит большой кусок жизни… И вдруг я останавливаюсь в потоке воспоминаний, задерживаю несущиеся на меня события, картины, сцены. Прожит большой кусок жизни. В Китае. А что я знаю о Китае, о китайцах, бок о бок с которыми прожила все эти годы? Что смогу я сказать, если кто-нибудь спросит меня — а какие они, эти китайцы? Означает ли это, что я мало интересовалась страной? Нет, это означает, что мы жили здесь неестественной жизнью, отгороженные от событий, потрясавших огромную страну. У нас были свои заботы, свои радости и горести, а китайцы — будь то сослуживцы, бывшие соученики, просто знакомые держались отдаленно и никогда не переступали черту,