– И давно он работает в этом офисе?

– Полгода, – ответила госпожа Омаэ, протягивая мне одноразовые палочки для еды. Я почтительно приняла их, переложила один инаридзуси на крышку коробки и откусила. Он оказался до умопомрачения вкусным: с кунжутом внутри и легким привкусом васаби, пробивающимся сквозь сладость жареного в масле тофу.

– А вы сами не будете? – спросила я.

– Нет, я поела перед выходом, – ответила она, поэтому я принесла чашку для нее и снова заварила ходзитя.

– Он открылся, по-моему, через два месяца после того, как появились «Одиночества больше нет!». В то время все брали их буклеты и ходили на встречи, как они и предлагали. Пожалуй, можно сказать, что все были очень одинокими. А потом открылся офис господина Монага. Поначалу он сам ходил, расклеивал плакаты и задавал вопросы. Собранные сведения он передавал вверх по цепочке, и тогда время от времени в наши края стали наведываться люди из муниципалитета. Сейчас положение уже намного лучше, чем было раньше.

– Чего же по большому счету хотят «Одиночества больше нет!»?

Мне самой не верилось, что я до сих пор так и не уяснила для себя ответ на этот решающий вопрос, но я была так поглощена повседневными деталями своей работы, что даже не успела как следует обдумать ее. Госпожа Омаэ покачала головой, поднося чашку к губам.

– О, многого. На бесплатных встречах они убеждают участников признаваться в том, что их что-то беспокоит, а потом зазывают их на другие, уже более серьезные встречи. За эти надо платить. Дальше они просеивают народ, отбирают тех, кто готов платить сколько понадобится, лишь бы избежать одиночества, и приглашают их на ужины. Естественно, они тоже стоят денег. Информацию собирают о каждом, кто приходит на встречи, в том числе выясняют, что беспокоит этих людей, а потом подсылают к ним тех сотрудников «Одиночества больше нет!», кому с наибольшей вероятностью доверится этот конкретный человек, и стараются непременно попасть к ним в дом. Я слышала, что люди переписывают завещания, оставляя все свое имущество организации.

– Понятно, – кивая, отозвалась я.

Особого гнева я не испытывала. Меня посетила мысль, что нечто подобное происходит повсеместно. Если старость застала тебя одиноким, возможно, ты сам захочешь оставить все, что имеешь, тому, кто хоть немного скрасит твое одиночество, пусть даже ненадолго.

– «Одиночества больше нет!» привлекает одних сотрудников специально для того, чтобы вот таким способом заниматься сбором средств, а других – чтобы они незаметно входили в курс чужих личных дел и втирались в доверие. По-видимому, кто-то из родственников господина Монага попал к ним. В смысле, как сотрудник.

Разделяя инаридзуси палочками пополам, госпожа Омаэ вдруг умолкла, на ее лице отразилась паника, словно она сама была шокирована словами, которые у нее вырвались. Я невозмутимо кивала, издавала невнятные возгласы и делала вид, будто особо не вдумываюсь в смысл того, что она говорит.

– Вот и все, что мне известно, – так мог бы закончить свой рассказ человек, вдруг спохватившийся, что наговорил лишнего, и я догадалась, что в данном случае именно так и обстоит дело. Госпожа Омаэ доела свой инаридзуси, запила глотком чая и заметила: – Пожалуй, многовато положила васаби! Прошу прощения.

Полагая, что продолжать разговор об «Одиночества больше нет!» она не хочет и предпочла бы обсудить инаридзуси, я спросила:

– А эта зелень, которую вы смешали с рисом, – листья горчицы?

– Нет, листья васаби, – ответила она.

Мы с госпожой Омаэ съели по три инаридзуси и выпили по две чашки ходзитя, а потом она ушла домой, попросив меня передать оставшиеся шесть инаридзуси господину Монага. У меня возник вопрос, не одинока ли сама госпожа Омаэ, и если да, почему она носит господину Монага обед, но я решила не задумываться об этом. Нет такой жизни, которую не затронуло бы одиночество, и весь вопрос в том, сумеешь ли принять это одиночество таким, какое оно есть. Иначе говоря, одинок каждый, и только ему решать, утопить ли ему это одиночество в отношениях с другими людьми, и если да, насколько значительными и глубокими будут эти отношения.

Вскоре после ухода госпожи Омаэ в офис зашел какой-то незнакомец, стриженный ежиком. Я встала, чтобы выпроводить его, начав: «Ээ… я… м-м… я…» – но вдруг заметила, что одет он точно так же, как господин Монага. Оказалось, это он и есть – подстригся, сбрил бороду и воспользовался контактными линзами, которые у него, видимо, были с собой. По сравнению с тем господином Монага, которого я знала раньше и который, подобно многим специалистам по графическому дизайну, отличался неухоженностью, доходящей прямо-таки до неряшливости, эта его версия выглядела настолько свежо и аккуратно, что я просто не узнала его.

– Что случилось? Что вы задумали?

– Решил пробраться на одну из встреч.

Ах да, вспомнила я, сегодня же четверг. Однако его затея показалась мне чистейшим безумием, и я спросила:

– А вам не кажется, что было бы лучше просто заявить на них в полицию?

Но господин Монага покачал головой.

– В настоящий момент у нас нет доказательств, кто это сделал. И потом, неужели вы не хотите узнать, чем они постараются досадить нам в следующий раз?

Всего за пару часов его тон изменился, стал резче и настойчивее.

– Ладно, тогда я тоже пойду. Только сначала подстригусь.

Я опомниться не успела, как у меня вылетели эти слова. Перед моим мысленным взглядом всплыло лицо госпожи Масакадо. Являться на встречу местных жителей меня никто не просил, я вызвалась сама. Это и есть неприемлемые отношения с работой.

Но пойти на попятный я уже не могла. Кто знает, может, этот поступок даже сойдет за совершенно обоснованную реакцию на пожелание сдохнуть в одиночестве. Я указала господину Монага на инаридзуси, принесенные госпожой Омаэ, и попросила объяснить, где находится ближайшая парикмахерская.

Я подстриглась, надела очки, которые обычно носила в сумке на случай проблем с контактными линзами, сняла макияж и составила компанию господину Монага. Взволнованная, я предложила отправиться на встречу сразу же, едва вернулась в офис из парикмахерской, но господин Монага рассудил: поскольку на пенсионеров мы не похожи, безопаснее будет явиться не на дневную, а на вечернюю встречу. Зал собраний принимал гостей весь день, но встречи проводились в два часа дня и в шесть вечера. С вдруг проснувшейся охотой поспорить я выдвинула ответное предложение: мы могли бы прийти под видом безработных брата и сестры, однако господин Монага поставил на моем плане жирный крест, заявив, что хотя теоретически это