оперлась другой рукой на оконную раму. Стоять на крышке в одних носках было так скользко, что в какой-то момент я не на шутку испугалась, что свалюсь, но держаться стало легче, как только я перенесла вес тела на оконную раму. Я наклонилась так, словно собиралась выполнить барспин на велосипеде, крутанув руль, и опустила банку с краской на землю под окном. Затем, держась за оконную раму обеими руками, я высунула сначала одну ногу, потом другую и наконец выскользнула в узкий промежуток между домами.

Я обулась, подхватила банку и боком, как краб, направилась неизвестно куда по темной расщелине. Сознавая, что поступаю глупо, я вытесняла эти мысли из сознания другой: «Вот вам, негодяи! Если уж вы пожелали мне сдохнуть одиноко, я хотя бы нашла чем ответить».

Краска в банке имела значение по Манселлу 6.0R5.0/18.3, то есть по цвету совпадала с той краской, которой была сделана надпись.

– Но разве краска, вынесенная из здания, может считаться приемлемым доказательством? – осведомился господин Монага, словно играя роль в «CSI: Место преступления».

– Я понимаю, о чем вы, – ответила я, – но ведь вынести доказательство – это лучше, чем просто избавиться от него.

Я не сознавала этого, однако в моем поведении по отношению к господину Монага все свидетельствовало о том, что я не воспринимаю его как начальство или работодателя. И он тоже не держал себя как мой босс, возможно, рассудив, что мы примерно ровесники.

Он приступил к обзвону – видимо, типографий, задавая массу вопросов вроде «каков минимальный срок, за который вы могли бы справиться с этой работой?» и «насколько повысятся расценки за такой цикл обработки?». Поскольку мне было нечем заняться, я несколько раз заварила чай и составила на компьютере подробные заметки обо всем, что происходило с того утра, когда на ставнях обнаружилась надпись, располагая события в хронологическом порядке.

– Сегодня я намерен работать всю ночь и послезавтра попрошу вас снова взяться за замену плакатов. А сейчас идите домой и завтра можете отдыхать.

Так сказал господин Монага, завершив переговоры с печатниками, однако мне хотелось посмотреть, как будут развиваться события в офисе, поэтому я ответила, что осталась бы еще ненадолго, если я ему не мешаю. Я вставила снимки надписи, сделанные господином Монага, в свой текстовый файл. Сколько бы раз я ни смотрела на них, всякий раз ненависть, которой словно истекали знаки, заставляла меня задуматься: неужели мы чем-то заслужили ее?

Немного погодя в офис пришли госпожа Омаэ и госпожа Тадокоро. Первая несла многоярусную коробку с бэнто, завернутую в платок-фуросики. Госпожа Тадокоро была в брючном костюме и при полном макияже, но ее лицо выглядело осунувшимся, она крепко сжимала в руке телефон.

– Я наготовила столько тирасидзуси, что решила занести вам. А госпожа Тадокоро хочет с вами поговорить, – объяснила госпожа Омаэ.

При этом госпожа Тадокоро кивнула и спросила господина Монага:

– Не возражаете, если я присяду?

– Разумеется. – Господин Монага указал в сторону стола.

Женщины выдвинули стулья и уселись. Госпожа Омаэ развязала фуросики, достала четыре бумажных тарелки и положила тирасидзуси каждому из нас. Я заварила еще чай, пытаясь подсчитать, сколько раз за день готовила его.

– Вам испачкали ставни, да? – Задавая этот вопрос, госпожа Тадокоро, которая, как я догадалась, зашла к нам по пути с работы, сосредоточенно моргала и тыкала пальцем в свой телефон. – Сегодня я проснулась рано, около четырех, и пока чистила зубы, увидела, что мимо дома кто-то прошел. Я немного испугалась, поэтому выглянула посмотреть, кто там, и поняла, что, кажется, знаю этого человека. Поэтому я пошла за ним.

Госпожа Тадокоро выложила свой смартфон на середину стола и нажала кнопку воспроизведения видео. Держа в руке что-то похожее на банку с краской, тот самый молодой человек, который остановил меня в переулке, а потом пытался загнать обратно на встречу «Одиночества больше нет!», прошел мимо объектива камеры. Послышался шорох, камера сместилась, а затем продолжила снимать в просвет между двумя кустами, как тот же человек пишет кистью на ставнях.

– Это может вам пригодиться? – спросила госпожа Тадокоро, поднимая голову.

Господин Монага кивнул.

– Думаю, да.

Госпожа Тадокоро отпила пару глотков чая, потом опустила голову и тяжело вздохнула.

– Какой же он жалкий, мой муж, если связался с такими людьми!

Однако господин Монага вдруг покачал головой.

– Это не так, – заявил он.

– Не так, – поддержала я господина Монага, хотя мысленно не согласилась с ним, и принялась за тирасидзуси, приготовленные госпожой Омаэ. Они тоже оказались очень вкусными.

На следующий день я осталась дома и отоспалась. Может, оттого, что накануне мне пришлось совершать непривычные поступки в незнакомых местах, я чувствовала себя совершенно выжатой и до самого вечера не вылезала из постели. Днем ранее господин Монага проводил меня словами: «Отдохните как следует, потому что послезавтрашний день может оказаться напряженным». Сама того не ожидая, я последовала его совету.

Господин Монага объяснил мне, что намерен на день закрыть офис и собрать вместе все доказательства вандализма – банку с краской, видео госпожи Тадокоро, составленную мною хронологию событий и так далее. Согласно тому, что он выяснил на встрече «Одиночества больше нет!», «окраинную студию дизайна», то есть наш офис, в этой организации терпеть не могли, как мы и предполагали. Как только на нас не наговаривали: на такие невнятные призывы, как наши, жаль тратить бумагу, хватает же нам наглости настаивать на своем, когда никто даже не знает, чего мы добиваемся, а хозяин студии одинок в наказание за все, что до сих пор натворил в жизни.

– То есть в том, что они говорят, никакой неправды нет, – невозмутимо добавил господин Монага.

Я внесла заметки об этих оскорбительных отзывах в документ, куда записывала все связанное с граффити.

Вернувшись на работу утром после дня отдыха – дня, который для меня прошел практически незамеченным, – я увидела на столе стопку плакатов, скручивающихся по краям. Защитный слой оберточной бумаги скрывал, что на них изображено.

– Их только что напечатали.

– Ясно.

– Извините, что приходится этим заниматься сразу после того, как вы заменили плакаты, но я попрошу вас повесить эти новые вместо предыдущей партии. Вы не против? Я буду вам помогать, – с этими словами господин Монага убрал оберточную бумагу, показывая плакат, с которым просидел всю ночь, чтобы тираж вовремя отправили в печать.

«Больше никаких граффити!» – гласил лозунг. Простой рисунок изображал наш офис с несколько искаженными пропорциями и характерной перламутровой плиткой на стенах,