Шрифт:
Закладка:
Я сделал вид, что не понимаю его.
– Только что, – сказал Уэллс, – я узнал, что Лига Южной Америки готовит обращение по поводу своего возможного выхода из Организации. Азиатский союз хочет сам вступить в войну, раз Организация «не может защитить своего члена» и отказывается признавать Шанхай агрессором. Ситуация очень плохая. Мирхофф психует. Я не исключаю, что он с минуты на минуту прикажет открыть по Шанхаю огонь. Редди уже получил очень внятные инструкции, дожидается только последнего приказа… У меня есть люди в городе, целая сеть, и я предложил Мирхоффу операцию изнутри Шанхая, но он меня проигнорировал. Испугался, что у Джонса ещё остались козыри, или считает, что я сговорился с ним. – Уэллс посмотрел в иллюминатор, где пролетали похожие на жуков транспортники, покачиваясь от порывов ветра. – Паранойя, мелочность, тщеславие… Вот к чему они приводят.
– К тому, генерал, что спасти мир можем только мы с вами, – поддакнул я.
– Я боюсь тебя отпускать, – сказал Уэллс, – но я ценю твой порыв. Я ценю, что ты хочешь спасти друга, и помогу тебе. Этим мы с тобой и отличается от Мирхоффа и ему подобных. Мы даже в ад пойдём за теми, кто нам дорог.
«…Я бы пошёл за тобой, – прочитал я в его глазах, – и ты бы пошёл за мной».
Наша короткая встреча завершилась. Уэллс отдал приказ, и вскоре в открытом эфире в Шанхай понеслись следующие слова:
«ЛЕНРО АВЕЛЬЦ ПРОСИТ ВСТРЕЧИ С ДЖОНСОМ. ЛЕНРО АВЕЛЬЦ ПРОСИТ ВСТРЕЧИ С ДЖОНСОМ. ЧАСТНОЕ ЛИЦО ЛЕНРО АВЕЛЬЦ ПРОСИТ ВСТРЕЧИ С ДЖОНСОМ И ЭНСОНОМ КАРТОМ. ПОВТОРЯЕМ…»
В ожидании мы с моим телохранителем отыскали на авианосце столовую, но есть я не мог, да и еду там давали отвратительную; я нашёл какой-то тихий уголок и попытался поспать, но заснуть не получилось. Телохранитель предложил мне успокоительное, но я решил повременить и просто лежал с закрытыми глазами. Вскоре в каюту вошёл помощник Уэллса и сообщил, что они приняли ответ.
«ЛЕНРО АВЕЛЬЦУ: ОДИН, БЕЗ ОРУЖИЯ. ПОДЛЕТАТЬ С СЕВЕРО-ВОСТОКА, ВАС ВСТРЕТЯТ В СЛЕДУЮЩЕЙ ТОЧКЕ…»
Далее шли координаты точки, опознавательные знаки и сигналы. Лететь предстояло на небольшом, но проворном вертолёте; правда, выглядел он так, будто вот-вот развалится от ветра. На палубе, рядом с массивными транспортниками и бомбардировщиками, длинными остроносыми истребителями, мой вертолёт казался букашкой.
Мне нашли пилота – он встретил меня уже в шлеме, и мы забрались в кабину. Я сел рядом, и нас замуровали стеклянным куполом. Спустя секунду на стекле уже появились капли дождя. Уэллс не появился – только по возвращении из Шанхая я узнал, что Мирхофф тогда уже принял решение и генерал пытался связаться с Ньюарком, чтобы опротестовать.
Словом, поднимаясь с палубы плавучей цитадели и направляясь на запад вместе с восходящим солнцем, я не знал, что у меня в запасе считаные часы: на исходе дня город начнут бомбить.
Мы долго летели сквозь тучи; небо вскоре прояснилось, и мы стали снижаться, приближаясь к городу. В эти рассветные часы мегаполис напоминал ракушку – свежую, обтекаемую, блестящую от утренней росы.
Нас встретили истребители Джонса и повели на посадку. Нам приказали сбавить скорость и лететь медленно; пилот вёл себя уверенно и кратко отвечал сопровождающим. Один раз им захотелось услышать меня, и я произнёс несколько слов. Ощущение, что тебя держат на мушке и в любой момент могут сбить, – непередаваемый опыт, не пожелал бы вам его испытать.
Мы летели вдоль реки, на обоих берегах которой возвышались небоскрёбы. Нас вели достаточно низко, и я видел огромное количество людей на площадях между зданиями, на набережных, на широких проспектах и дорогах. Среди них были люди в военной форме, но было и множество гражданских, вышедших засвидетельствовать поддержку и почтение своему духовному лидеру.
Город верил Джонсу и был за Джонса. Это походило не на парад и не на митинг; это было похоже на коллективное мученичество. Они стояли на площадях и готовились принять на себя удар ракет.
Может, конечно, Джонс специально вывел людей на улицы вдоль пути следования моего вертолёта – он был склонен к театральщине и терять ему было нечего, так что подобный эксцесс вполне в его духе. В любом случае это зрелище произвело на меня сильное впечатление, которое только усугубилось, когда наш вертолёт приземлился на набережной Вайтань, напротив «Жемчужины востока», – и я увидел одинокую фигуру в потрёпанном светлом костюме.
Это был Энсон Карт. Мы не виделись сто лет.
– Ленро, – сказал он мне, когда я с трудом выбрался из кабины и тут же оказался под прицелом автоматчиков в чёрно-золотой форме. Я обратил внимание на полузакрытые лица и нескладные тела – это были подростки. На их наплечниках красовались эмблемы в виде человека, утыканного стрелами: меня встречали знаменитые «себастьянцы». Вот в кого Джонс превратил мальчиков, которых учил «христианскому смирению».
– Энсон, – отозвался я, подходя ближе. Представляю, как мы выглядели со стороны: оба в помятых костюмах, с отпущенными, бьющимися на ветру галстуками, неопрятные и усталые. Не знаю, то ли это были последствия затяжной депрессии, то ли Джонс морил его голодом, но Карт выглядел хуже меня – проделавшего, между прочим, путь длиной в полмира ради него.
– Вид у тебя дерьмовый, – сказал Энсон, протягивая руку, – как у всей твоей дерьмовой ООН.
– Дерьмовый, – согласился я, – только живой, в отличие от вас с Джонсом.
Услышав меня, «себастьянцы» насупились, а Энсон вдруг улыбнулся. Я долго думал, что же сказать ему при встрече, но так ничего и не придумал, поэтому стоял, как дурак, и молча смотрел на него.
– Зачем ты прилетел? – спросил Энсон.
– Увидеть Джонса, – ответил я, – и забрать тебя.
Энсон покачал головой и пригласил идти за ним. Автоматчики остались около вертолёта.
