Мы поднимаем камень – мою спину простреливает острая боль – и откладываем его в сторону.

– Ух ты! – бормочет Фло, подходя ближе.

Мы смотрим вниз. Убрав плиты пола, мы открыли крутую и неровную лестницу, ведущую вниз – в тоннель со сводчатым потолком.

Кирсти присаживается на корточки, с помощью фонарика осматривая потолок тоннеля.

– Остальные балки кажутся мне надежными. Сгнила только эта часть.

– Ясно, – говорю я, извлекая из кармана собственный фонарик. – Я спускаюсь первой. Фло, тебе, я думаю, лучше остаться здесь.

– Еще чего. – Она скрещивает руки на груди. – Мы идем туда вместе.

Спорить бессмысленно. Я знаю это выражение лица. Я его изобрела.

– Ладно, вместе так вместе.

Я включаю фонарь и начинаю спускаться, ощупывая ногами каждую ступеньку. Они такие узкие, что на них умещается только половина моей ступни. Держаться тоже не за что, не считая гладкой и слегка сырой стены. Наверное, когда-то здесь был люк.

– Смотрите, куда становитесь, – говорю я Фло и Кирсти, которые идут за мной по пятам.

Фонарь светит на четыре или пять ступеней вперед. Когда я оказываюсь в самом низу, подземелье расширяется. Я выпрямляюсь и обвожу помещение лучом фонарика. Слышу, как присвистывает Кирсти. Эта подземная комната маленькая и узкая, с довольно высоким сводчатым потолком. Под аркой у стены сложены три гроба.

– Ну прямо Брэм Стокер[11], – шепчет Фло.

Я чувствую, как у меня по спине ползет холодок. Хотя это, конечно, совершенно нелепо. Я викарий. Мне довольно часто приходится иметь дело со смертью и гробами. И все же здесь, под землей, в темноте…

– Так, значит, это усыпальница, – говорит Кирсти.

– Да, как большинство подземелий под церквями, – поясняю я. – В целом это привилегированные могилы для особо важных персон данной местности.

Любопытство берет верх над клаустрофобией. Я подхожу к гробам и свечу на них фонариком. Они все слегка заплесневелые и покореженные, но лишь последний полностью развалился, являя взгляду своего обитателя.

Или этот обитатель пытался выбраться наружу?

Я отодвигаю в сторону эту «оптимистичную» мысль и пытаюсь сосредоточиться. На крышке каждого гроба имеется слегка потемневшая медная табличка с выгравированным на ней именем покойного:

Джеймс Освальд Харпер, 1531–1569. Исабель Харпер, 1531–1570. И наконец, Эндрю Джон Харпер, 1533–1575.

Семейный склеп Харперов. Вот только что-то тут не сходится. Что-то не дает мне покоя.

– Но это же вздор, – говорю я.

– Почему? – спрашивает Фло. – Ты только что сказала, что богатые семьи хоронили своих в склепах.

– Да, но считается, что Харперы были сассекскими мучениками, что они сгорели на костре за отказ отречься от своей религии.

– Верно, – кивает Кирсти. – Их имена есть на мемориальном памятнике. Мы только в прошлом году его восстановили.

Именно это меня и беспокоит. Имена на памятнике. Те же самые имена. Если Харперов сожгли на костре, что их тела делают здесь, в склепе?

– Когда происходила чистка в Чепел-Крофт?

– О, это изучается в школе, – откликается Кирсти. – Протестантская чистка в Чепел-Крофт произошла ночью 17 сентября 1556 года.

Я указываю на таблички на гробах.

– Тогда почему здесь другие даты смерти – на десять-двадцать лет позже?

Мы все молча смотрим на гробы.

– Значит, ты считаешь, что их не сожгли как мучеников? – нарушает молчание Фло.

– Похоже на то.

Похоже на то, что в какой-то момент кто-то решил переписать историю. Сделать это достаточно просто. В шестнадцатом веке с записями и учетом было плохо. И, кажется, Раштон упомянул, что большая часть приходских записей сгорела во время пожара.

Историю пишут люди без чести и совести.

– Но все знают, что Харперы были сассекскими мучениками, – говорит Кирсти. – Этому здесь придают огромное значение. Если это неправда… – Она умолкает.

Если это неправда, имя Харперов будет безвозвратно и непоправимо запятнано. Это может даже означать то, что именно они предали сожженных девочек, спасая собственные шкуры. И в такой маленькой деревне это действительно очень важно. Известно ли Саймону Харперу, что репутация его семьи построена на лжи? Может, он именно поэтому «жертвует» церкви деньги? Чтобы церковь продолжала хранить его тайну? Но если это так, то кто-то внутри церкви помогает покрывать Харперов.

Я смотрю на череп Джеймса Освальда Харпера. Он в удивительно хорошем состоянии. Я хмурюсь. А затем направляю луч фонарика в гроб. Какого черта?

– Кирсти, вы не могли бы посветить вот сюда?

– Конечно.

– Что там? – спрашивает Фло.

Я не отвечаю. Взяв фонарик в зубы, я обеими руками отдираю от гроба треснувшую деревянную крышку.

– Мам? – встревоженно говорит Фло. – Что ты делаешь?

Я ворчу и снова дергаю за крышку. Раздается треск, эхом отражающийся от стен склепа, и сгнившая древесина поддается. Я по инерции пячусь назад, сжимая в руках оторванную крышку. Гроб кренится набок, и из него вываливается истлевшее тело.

Фло взвизгивает. Даже Кирсти бормочет:

– Черт!

Я смотрю на лежащие на полу останки. Затем перевожу взгляд обратно на гроб, в котором лежит гораздо более древний коричневый скелет. Это именно то, что я увидела. Второй череп. Второе тело внутри гроба.

– П-почему их два? – ахнув, спрашивает Кирсти.

Хороший вопрос. Я присаживаюсь на корточки возле первого скелета. Он лишь слегка пожелтел. Одет в черную сутану священника с белым воротничком. Череп все еще сохраняет остатки белокурых прядей. И тут мое внимание привлекает кое-что еще.

Широкое серебряное кольцо с печаткой на пальце.

Я пододвигаюсь ближе и осторожно приподнимаю кости пальцев, внимательнее присматриваясь к кольцу. На печатке гравировка с изображением святого с крестом и мечом и надписью на латыни:

Sancte Michael Archangele, defende nos in proelio.

Святой Михаил, защити нас в битве.

На меня волной накатывает дурнота. Я опускаюсь на пятки.

– Мам? – доносится откуда-то издалека голос Фло. – Ты в порядке? Что ты нашла?

Я киваю, но я не в порядке.

Думаю, что мы только что нашли исчезнувшего курата, Бенджамина Грейди.

Стук в окно. Костлявые пальцы царапают стекло.