— Лучше уходи! Вы с Драганом никогда не поймете друг друга. Раз уж он выкинул тебя из своего сердца, возврата быть не может. Вы росли под его крылом, и вдруг какая-то пропащая женщина все испортила? Вы так его огорчили. Сколько страданий он перенес тогда из-за вас! И в верхах его ругали... А теперь ты хочешь, чтобы он принял тебя и отдал тебе своего ребенка.

— А вы что думаете по этому поводу? — спросил я.

— Я — это все равно что он. За тридцать лет я ни разу не посмела ему перечить, а ты хочешь, чтобы я теперь пошла против него? Уходи, добром тебя прошу, уходи. Хватит с нас и того, что ты нас опозорил.

Я не мог но уважать ее седины и ее откровенность. Я смотрел на нее, и мне показалось, что она стала ниже ростом. Оставив пакет с одеждой Венеты у ее ног, я ушел.

— Передайте Драгану, что вечером я приду. И пусть он не прячется. Хочу поговорить с ним как мужчина с мужчиной. А вы ни в чем не виноваты! — крикнул я, на миг задержавшись у калитки.

Не успел я выйти на улицу, как до меня донеслись ее рыдания. Она прижала пакет с одеждой к груди и нетвердым шагом направилась к дому.

Велико я не застал, но перед зданием штаба меня дожидался унтер-офицер Марков. Мне нравился этот парень — выходец из Габрово. На вчерашнем собрании он никому не дал спуску. Подошел к Дишлиеву и спросил его, знакомо ли ему чувство любви к людям. Все ждали, что Дишлиев взорвется, но тот лишь отступил на шаг-другой и произнес:

— Не будем говорить об этом. Нам предстоит много дней провести вместе, вот тогда все и выяснится. У нас теперь есть командир батальона, а это самое важное. Нелегко человеку, служившему только в стройбатах, привыкнуть к погонам командира, к новым обязанностям. Я понял, что можно и нужно разговаривать с людьми совсем по-другому.

Присутствующие на собрании затихли, а Марков стоял и с остервенением крутил пуговицу на шинели, словно хотел ее оторвать.

— Простите, товарищ подпоручик, — после паузы произнес он. — Я просто так спросил. Каждый должен знать свое место...

Все вздохнули с облегчением. Я временно назначил Маркова командиром взвода. Вечером, зайдя к ребятам, я сказал:

— Пусть каждый занимается своим делом. Армии без командиров никогда еще не бывало. Если я погибну, мое место займет ефрейтор Ганчев. Если погибнет и он, то вас поведет в бой тот, кто первым поднимется в атаку. Важно иметь сердце. Все остальное приложится.

Вот теперь Марков ждал меня. Он подготовил крытый сеновал для размещения батальона и хотел, чтобы я предварительно осмотрел его. Унтер-офицер старался ничего не упустить из виду, но говорил он лишь тогда, когда считал это необходимым.

— Поймали ли тех, кто бежал сегодня ночью?.. — неожиданно спросил Марков. — Весь батальон взволнован этим происшествием...

— Поистине страшно, Марков, когда человек обманется в ком-нибудь, — попытался я уйти от прямого ответа на его вопрос.

— А каково командиру полка?

— Ему, безусловно, сейчас особенно трудно.

Марков ни о чем больше не спросил, но я невольно обратил внимание на то, что он потом никак не мог идти со мной в ногу. Он часто спотыкался, а на висках у него обозначились голубоватые вены.

— До чего же трудно, когда ты, отдав молодость борьбе за благо народа, начинаешь по-настоящему верить людям, а самый близкий человек вдруг обманывает тебя и изменяет своему народу, — заговорил я с ним о Велико, стремясь поделиться мыслями, которые не переставали меня тяготить.

Марков, ничего не ответив, уступил мне дорогу.

Возле сарая с сеном мы встретили поручика Дишлиева. За последние два дня он резко переменился. Теперь я чаще всего видел его в окружении солдат. Он все время отдавал какие-то приказы, куда-то их водил.

Солдаты томились в ожидании каких-то перемен и следили буквально за каждым моим шагом.

— Товарищи, я не верю в волшебство, но в силы человеческого разума надо всегда верить. Эти силы неисчерпаемы! А мы — солдаты! — сказал я и направился к выходу. Стоя в дверях, приказал: — Пусть батальон устраивается здесь!..

И сразу все пришло в движение. Я чувствовал, что всем этим людям хочется быть вместе, что батальон, терявший жизнеспособность и чуть было не превратившийся в какой-то бесплотный организм, вдруг через какие-то невидимые сосуды стал наполняться кровью, наливаться соками, одновременно очищаясь от всякой нечисти и избавляясь от колебаний в мнениях и решениях.

Неужели и Драган не в состоянии отказаться от своих сомнений?

Только сейчас я увидел фельдфебеля Ленкова. Он показался мне очень мрачным.

— Установить три печки «буржуйки» — приказал я. — Только как можно дальше от соломы. Дайте солдатам возможность обсушиться, отогреться. Когда в печке горит огонь, тогда совсем другое дело... — увлекся я наставлениями, словно сам вырос в казарме. А Русин Ленков стоял рядом и слушал меня.

— Опять ушли... трое... — И он не договорил.

— Когда они исчезли? — спросил я напрямик и снова подумал о Велико. Только этого ему не хватало!

— Сообщили мне об этом сегодня утром. Я обошел весь город, но никаких следов не обнаружил.

За моей спиной стояли поручик Дишлиев и унтер-офицер Марков. Они оба слышали слова Ленкова, но молчали.

— Выяснить, кто они, что нам вообще о них известно! — распорядился я, едва сдерживая волнение. — Я скоро вернусь.

— Товарищ подпоручик, — догнал меня унтер-офицер Марков, — разрешите...

Я посмотрел на него. Он был натянут как струна, и лицо его выражало крайнюю степень напряженности.

— Можете разместить взвод по своему усмотрению. Ребята заслужили это, — сказал я.

— Я не о том. Разрешите мне отлучиться в город? Я их найду. Знаю, где они.

— Марков, ты знаешь?..

— Сейчас ни о чем меня не спрашивайте. Потом. Мне необходимо на это всего два часа. Если вы мне доверяете...

Я хотел идти к Велико, чтобы подготовить его к новому