знает обо мне все, но, к сожалению, я далеко не все знала о тебе. Весьма сожалею, но больше не желаю ни видеть тебя, ни когда-либо встречаться с тобой. Почему? Ты сама должна понять. А что касается писем, которыми ты пытаешься меня шантажировать, то можешь передать их в милицию или в органы государственной безопасности, чтобы они помогли тебе полностью реабилитировать себя.

— Ты как была грязной тварью, так тварью и останешься! — прошипела Делиева и еще в комнате раскрыла зонтик.

Ее посещение и злые слова произвели на меня гнетущее впечатление...

Я пошла проводить тетку, а она медленно переставляла ноги, словно нащупывала на полу надежное место для опоры. Она хотела сказать еще что-то, но тут кто-то ключом открыл входную дверь.

И вот они столкнулись лицом к лицу: Велико и моя тетя Стефка Делиева. Точно так же они стояли друг против друга четыре года назад, когда Велико привел ее вместе с майором Бодуровым из имения, где вспыхнул пожар, и когда подпоручик Велев, мой бывший муж, охваченный безумием, прострелил руку своему отцу.

— Прошу!.. — уступил ей дорогу Велико.

Стефка просунула впереди себя раскрытый зонтик и прошла, задев портупею мужа. Через несколько секунд ее каблуки застучали по плиткам двора. Велико остался стоять в дверях и долго смотрел ей вслед.

— Гостей принимаешь? — спросил он.

— Непрошеных.

— Но все же гостей.

— Раздевайся! Если бы ты знал, как давно я жду тебя! — Я повесила его шинель и снова повернулась к нему. Как он загорел! Между бровями у него пролегли две глубокие вертикальные морщины, и это делало его каким-то суровым, непроницаемым.

Велико не поцеловал меня, как это бывало всякий раз, когда он возвращался домой. У меня замерло сердце. Мне надо было столько ему сказать, а нужные слова не приходили, мысли разбегались.

Велико сел на диван и стал растирать лоб рукой.

— Не найдется ли чего-нибудь поесть?

Прежде он никогда не начинал с еды. Даже не спросил о Сильве. У него был какой-то отсутствующий взгляд, бесцельно блуждающий по кухне.

— Ну как же так получилось?.. Опять ты со своей беспредельной наивностью... Павел доверил тебе Венету, ты передоверила Венету ее матери, а теперь можно поставить крест на их любви.

— Но разве я могла...

— Я не обвиняю тебя. Душа у тебя слишком мягкая, и ты прощаешь людям их глупость. Чересчур веришь всем, а люди бывают и злые, и подлые.

— Я доверяю им, а верю я только тебе. — Мне едва удавалось сдерживать слезы. Велико никогда со мной так не разговаривал.

— Доверие — весьма относительное понятие... Сегодня я ударил человека по лицу потому, что оказался слабее его, а тот в ответ только спросил меня: станет ли мне легче, если я ударю его еще раз. Вот каким образом он заставил меня понять, как много я для него значу. И заодно понять, что я сам себя не уважаю.

— Поешь, ты устал. — Мне больше нечего было ему сказать, и я села напротив него. У меня кусок застревал в горле, но я старалась выглядеть спокойной, чтобы не волновать его.

— Как Венета? — задал он этот вопрос, хотя сам мысленно был где-то очень далеко.

— Плохо.

— А ее родители?

— У нее нет матери...

— Хорошо, что ты это поняла. Вот уже столько лет Драган стремится сделать нас такими же покорными, как его жена. Это ему не удается, и именно это приводит его в бешенство. Если твоя любовь ко мне хоть на тысячную долю станет похожа на ее любовь к Драгану, я на тебя даже не взгляну. Рабыня! Ты видела настоящую рабыню? Читала о людях, родившихся рабами?

— Читала. — Мучительные спазмы сдавили грудь. — Ну и что с того, что читала?

— Иди ко мне... Так ты очень далеко, — попросил он и оперся спиной о стену.

Я села рядом, и он обнял меня. Держал в своих объятиях, а сам впился глазами в какую-то точку перед собой. Даже не заметил, что я плачу, не почувствовал, что я вся дрожу. Но вдруг повернулся и вытер мне слезы ладонью, потом поцеловал.

— Она давно терзает тебя своими посещениями? — внезапно спросил он о Стефке, и вся моя радость вмиг испарилась.

— Нет! После ее возвращения это была наша первая встреча. — Между нами возник какой-то холодок, словно рядом со мной сидел не Велико, а следователь. Точнее сказать, мне послышался голос Драгана. О, как права была Венета, утверждая, что о любви не надо говорить, ее надо чувствовать.

— А помнишь, что сказала мама, увидев тебя впервые? — спросил Велико, продолжая сидеть все так же неподвижно, устремив взгляд вперед.

— Помню!

— «Господи, да ведь это не женщина, а солнышко...»

Я промолчала.

— Потом, когда мы остались с ней вдвоем, она спросила: «Сынок, а греет ли тебя твое солнышко?» Я ответил, что оно мне согревает душу, и тогда мать сквозь слезы добавила: «Если у человека душа согрета, то ему уже ничто не страшно. И все, с кем он соприкоснется, тоже сочтут себя счастливыми». «Хоть бы это сбылось, мама...» — ответил я и обнял ее.

— А теперь ты считаешь, что это не так?

Мой вопрос остался без ответа. После паузы он продолжал:

— Когда мы арестовали Бодурова и председатель суда спросил Стефку Делиеву, хочет ли она что-нибудь сказать в свое оправдание, та заявила: «А вы совсем не такие звери, как я думала. Вы сохранили мне жизнь. Благодарю за это! Но запомните то, что скажет вам женщина, которая будет ненавидеть вас до последнего своего дыхания: в наших жилах, в отличие от вас, течет благородная кровь. И это в какой-то степени вас привлекает. Но если даже произойдет такое, что ваша кровь смешается с нашей, то рано или поздно наша кровь все равно возьмет верх. Вот почему я ни о чем не сожалею».

Я поняла его, но в голове не было ни одной ясной мысли. Может быть, именно потому у меня вырвалось:

— Она предложила мне взять ее старинную французскую