эгоистичный избалованный ребенок, как и моя мать! Как ты думаешь, я была бы другой, если бы росла вместе с сестрами, Вронский? По-твоему, я была бы… счастлива?

– Им не повезло, что они не стали частью твоей семьи, – ответил он. – Я бы пропал без тебя.

Беатрис была как сестра для него.

Алексей подумал о своей симпатии к кузине, подхватывая со стола шлем. Он обошел вокруг стула Беатрис и тепло и нежно обнял ее сзади.

– Я обожаю тебя, Би, надеюсь, ты это знаешь.

Беатрис напряглась от его прикосновения, но тут же расслабилась в объятиях кузена.

– Ну же, красавчик, ты мой самый любимый человек на свете, – пробормотала она, не отрывая глаз от экрана компьютера. – Я напишу тебе завтра, когда поговорю с твоей возлюбленной. Если увидишь ее сегодня, не говори о вечеринке, о’кей?

Уходя, Вронский подмигнул ей, но Беатрис не увидела. Она уже зашла на «Антиплагиат», пытаясь вычислить минимум слов, который придется заменить, чтобы выдать украденную работу за свою.

XVI

Вронский остановился неподалеку от конюшни, где Анна брала уроки верховой езды. Напротив него на знаке «Стоп» затормозил синий «Мерседес» две тысячи десятого года выпуска, и он махнул ему рукой, пропуская. Мотоциклисты заставляли других водителей нервничать, а родительница предупредила, что первая же авария сына станет последней, потому что в таком случае он никогда не сядет на мотоцикл. Большинство матерей имеет право распоряжаться своими детьми, пока им не стукнет восемнадцать или около того, но богатые отпрыски, у семей которых есть собственные юристы, управляющие трастовыми фондами, если не проявляют осторожность, могут быть ограничены в своей свободе самыми разными договорами и обязательствами. Поэтому Вронский держал в узде свою рискованную натуру и аккуратно гонял по городу на мотоцикле.

Когда универсал перед ним выполнил правый поворот, погруженный в свои мысли Вронский завел двигатель красного байка «Дукати Монстр». Теперь настала его очередь свернуть налево, на дорогу, ведущую к фермам Стаугаса, где он остановился. Анна заводила лошадей в стойло. Других машин поблизости теперь не было, и он помедлил, не зная, что делать.

«Если появиться здесь на мотоцикле за десять тысяч долларов, будешь выглядеть, как настоящий маньяк. Тут ее все знают, нельзя ожидать, что твой визит никто не заметит. Что ты скажешь, когда найдешь ее? “Привет. Я просто очень соскучился по тебе?” Не глупи. Не будь таким парнем. Ты ведь ненавидишь их и им подобных. Ты цепляешь чужих девушек. Ты спишь с девчонками других парней, а потом – с их сестрами. И ты – парень… которому нужно быть там же, где и она».

Вронский завел мотор и повернул налево. Как будто руки судьбы надавили на газ, желая, чтоб он двигался к цели. Через пару минут он въехал на ферму Стаугаса и припарковал байк между двумя «Рендж-Роверами». Сняв шлем, он несколько раз провел руками по волосам, глубоко вздохнул и направился к конюшне.

Прошло уже пять лет с тех пор, как он ездил верхом, и, снова оказавшись тут, Вронский понял, что ни капли не скучает по этому времяпрепровождению. В верховой езде его всегда привлекали лишь две вещи: благородство и великолепие лошадей и влечение, которое он испытывал к катающимся на них девушкам. Остальное казалось ему отвратительным. Он ненавидел конюшню, терпеть не мог запах и грязь, и, как оказалось, ему не понравился взгляд чрезвычайно высокого конюха, когда Граф спросил, вернулась ли Анна К. с занятий.

– Мне не позволено просто так трепаться о наших клиентах со всякими смазливыми типами с улицы, – ответил тот и усмехнулся. Он говорил преувеличенно развязно, что показалось Вронскому наигранным.

Взглянув внимательнее, Вронский практически уверился, что парень перед ним – чуть постарше его самого, хотя и был намного выше, а растительность на лице заставляла конюха казаться взрослее.

– Я ее друг, – заявил Граф. Теперь он жалел, что не поехал сразу к парковке, когда у него имелась такая возможность. – Из города.

– И это должно меня впечатлить? Что ты прикатил в деревню из большого плохого города?

Теперь Вронский знал, что конюх просто издевается над ним, и не удивился.

– Слушай, чувак, мой дядя – Ричард Д. с Пир-лейн. Он играет в гольф с мистером Стаугасом. Каждую неделю.

– О-о-о, значит, твой дядюшка – тот самый педик с Пир-лейн, о котором я много слышал.

Вронский двигался быстро, его кулак взмыл и готов был ударить гомофоба, который посмел очернить доброе имя родственника Алексея, но тот легко поднырнул под руку. Согнулся пополам и зашелся смехом. Сбитый с толку, Вронский развернулся и увидел, что парень улыбается, широко распахнув руки.

– Черт возьми, братан! Круто я тебя подколол. Видел бы ты свое лицо. У тебя дым едва из ноздрей не повалил, как у твоего любимого мультяшного дракона. Как же его звали, погоди? Зубастик?

– Беззубик, – поправил конюха Вронский и удивленно покачал головой. Он был так сосредоточен на том, чтобы увидеть Анну, и не узнал Мерфа, одного из своих старых приятелей по команде гринвичской малой лиги.

– Какого хрена, Мерф! В последний раз, когда я тебя видел, ты был ростом с Кевина Харта[47], а теперь вымахал: ты прямо как Дрэймонд Грин![48]

– Да, я вырос, но во мне всего шесть футов и три дюйма, а в Грине, пожалуй, все шесть и семь[49].

Два парня обменялись дружескими братскими объятиями.

– Прости, что не узнал тебя, – извинился Вронский, чувствуя некоторое смущение от того, что швырялся именем дяди, словно какой-то урод. – Давно не виделись.

– Верно, чувак из города, – согласился Мерф. – Давай наверстаем упущенное, выпив чего-нибудь освежающего, о’кей? И прежде, чем ты скажешь, что не можешь, потому что у тебя хештег «пойди найди девушку», Анна ушла за пять минут до того, как ты, златовласка, возник в дверях моей конюшни.

Десять минут спустя они оба сидели на тюках сена и пили холодное пиво, словно ковбои с Запада. Мерф и другие работники ферм Стаугаса держали набитый банками холодильник, чтобы «отдыхать от богатых придурков, на которых мы работаем», как красноречиво объяснил Мерф. Мерф тронул пальцами воображаемую ковбойскую шляпу.

– Когда я говорю «богатые придурки», я не имею в виду твою приятельницу Анну. Она не такая, как другие. Она всеобщая любимица. Черт, у меня родня в Буффало, где зимой адски холодно, и я почти уверен, что посреди января она своей улыбкой может растопить весь этот чертов город.

Вронский отсалютовал банкой, соглашаясь. Как бы ему ни хотелось поговорить о ней, он знал, что должен соблюдать осторожность в словах и не