– Я тебя умоляю. Я могу нюхать кокс, когда вся школа уже попадала под стол, – съязвила Беатрис. – А ты написал мне лишь пару часов назад. Я занятой человек, Ви, ты же в курсе.

Вронский потянулся через стол, одним быстрым движением перевернул ноутбук Беатрис и уставился в экран.

– Впечатляюще. Я был уверен, что ты висишь на каком-нибудь желтом сайте, проверяешь, что пишут о последнем блеске для губ «Кендалл».

– «Кайли» – название косметического бренда, тупица. А Кендалл Дженнер – это модель[45]. – Но тут Беатрис сообразила, что кузен специально дразнит ее.

– «Итак, тогда как Бог называет себя в качестве причины, отделенной от следствия, метафизическое разделение между Каином и Авелем, осуществленное до потопа, иллюстрирует для читателя действие, предшествующее причине», – процитировал Вронский. – Ну и ну! В конце концов, под всеми этими наращенными волосами может скрываться мозг. – Вронский закрыл ноутбук и посмотрел на кузину. Теперь следовало остановиться и не дразнить Беа, чтоб она не врезала ему в яремную вену. Она нужна ему, и он знал, что она тоже это знает.

– Планы на тусовку еще в силе? Она состоится? – спросил он. – Я думал, ты устроишь пижамную вечеринку, пригласишь ее на ночь?

– Ага, вполне возможно, если б нам было двенадцать. – Беатрис закатила глаза, глядя на младшего двоюродного брата. Никогда раньше она не видела, чтобы Вронский впадал в такое отчаяние из-за девушки. Она бы с удовольствием поджарила кузена заживо за то, что он такой подкаблучник, но в его страстном увлечении Анной таилось нечто такое, что казалось ей довольно милым. Впервые она видела, чтоб он по-настоящему старался. Беа редко удивлялась людям, но ей стало интересно, действительно ли Алексей так влюблен в Анну, как он утверждал. В последние два года она видела, как он вскружил голову стольким девушкам, и в вельде не было льва, который мог бы быстрее догнать газель. Любопытно узнать, постигнет ли Анну та же участь.

– Ви, я сама разберусь, о’кей? – предупредила она. – Я слышала, она уехала в Бостон в прошлые выходные, а в ближайшую субботу вечером должна быть свободна. Мои гарвардские шпионы следят за Гринвичским Стариком, чтобы сообщить, как только он приедет в город. Скоро день рождения его сводной сестры, и кто знает, когда состоится ее маленький грустный вечер. В прошлом году к ней пришел искусствовед и прочитал лекцию о византийской мозаике… на ее день рождения! Даже самый упоротый придурок не планирует такое на собственный юбилей!

Вронский слушал кузину молча, слегка расслабившись: он понимал, что у Беа все под контролем. Не то чтоб он сомневался в ее мастерстве манипулятора, но ожидание сводило Графа с ума. Он не видел Анну уже почти две недели и был в курсе, что она уезжала на выходные в Бостон. Сначала у него возникло искушение последовать за ней, но он решил, что, появившись в поезде, будет выглядеть как преследователь. Кроме того, он не очень хорошо знаком с Бостоном, и он не хотел мучиться, разыскивая девушку. Если б он был предельно откровенен с собой, то усомнился бы в том, что смог бы спокойно наблюдать за Анной, видя ее в компании бойфренда.

– Красавица Беа, я ведь говорил тебе, как я боготворю и тебя, и все, что ты делаешь для меня в последнее время?

– Я должна закончить работу, поэтому проваливай отсюда. – Она отмахнулась от Графа, как от назойливой мухи. – Если хочешь, заходи в гости. Мама пригласила на ужин двадцать человек, еды будет предостаточно. – Затем она добавила: – Хотя, если ты ищешь иного… Думаю, ты найдешь ее на фермах Стаугаса, через полчаса у нее заканчивается урок верховой езды.

– Можно мне одолжить одну из лошадей?

– Ты собираешься ездить верхом? – Беа фыркнула. – Настолько в отчаянии?

Глаза Вронского затуманились от ее замечания, он нахмурился. Кузина редко бывала в подобном расположении духа, и он не был уверен, стоит ли ему говорить с ней серьезно. Он надеялся получить ее честное мнение, поскольку в последнее время он действительно стал совсем не похож на себя. Нахлынувшие эмоции заставляли Алексея вести себя осторожнее. Беатрис была единственной, кому он мог рассказывать о своих истинных чувствах, но даже сейчас он не хотел полностью раскрываться. Хотя она являлась мастером манипуляций и легко поднималась по социальной лестнице, Беа крайне редко (чтоб не сказать «никогда») делилась сокровенными надеждами и мечтами, если предположить, что они вообще у нее были.

Единственный раз она обнажила перед кузеном свою душу три года назад, когда их семьи отдыхали на Бали. Они вместе попробовали галлюциноген аяуаска, поэтому непонятно было, считалось ли это в принципе. Ей поплохело первой, и он придерживал ее волосы, пока ее рвало на пляже. Потом Беатрис начала плакать и смеяться одновременно, а затем встала и, спотыкаясь, рухнула в теплые волны. Вронский, хотя уже начал чувствовать воздействие психотропа, опасаясь за ее безопасность, смог оттащить девушку назад прежде, чем она успела зайти слишком далеко (и прежде, чем галлюцинации полностью уничтожили его представления о реальности).

Тогда она разрыдалась в его объятиях и призналась, что не должна была быть единственным ребенком в семье. Мать не могла забеременеть, и родители обратились к экстракорпоральному оплодотворению. После нескольких попыток женщина понесла тройню, но впала в панику от мысли родить троих разом. Подвергнувшись рискованной процедуре, в ходе которой один из эмбрионов подвергался уничтожению, она получила осложнения и потеряла двоих: Беатрис осталась единственным выжившим.

– Моя мать – эгоистичная убийца! – рыдала она. – Это все равно, что нет части меня. У меня должно было быть две сестры, но нет, она не могла испортить свою гребаную фигуру, поэтому убила их в утробе! – Беа повернулась к Вронскому и на полном серьезе добавила: – Пока я смотрела!..

Вронский не был уверен, помнит ли Беатрис свою исповедь на пляже, поскольку они никогда больше не говорили об этом. Если честно, у него самого все улетучилось из головы, когда юноша проснулся через двадцать четыре часа в чужом гамаке в двух милях[46] от бунгало, которое они снимали.

Но когда воспоминания о той ночи вернулись во время полета домой, именно ее безутешная печаль обрушилась на Вронского, подобно внезапному потоку.

Она долго плакала, пока они лежали на пляже, глядя на звезды. В конце концов Беатрис объявила жалким голосом, что она тоже убийца: ведь у нее уже было два аборта.

– Я ненавижу презервативы. Терпеть не могу их запах, – сказала она. – О боже, я такой же