– Что я смогу улыбаться тебе не наедине. ― Теперь Вальин тоже смотрел только вдаль. ― А боги снова станут лишь богами.

Эльтудинн не мог ответить. И даже не знал, хочет ли того же ― или чтобы все просто уже убили друг друга. Тогда мир отдохнет. Тишина в нем станет вечной, настоящей. Первозданной, дождливой и полной тумана ― как в преданиях. И пусть в ней сгниют почти все на свете цветы.

– Идем к своим, ― только и прошептал он. ― Пора.

Могилы внизу уже зарыли. По рыхлой, сырой, не дающей не то что ягод, но даже травы земле снова можно было ступать, если не думать о том, что под ней лежит.

* * *

Элеорд улыбнулся, когда Идо в очередной раз пробормотал: «Не вертись!», а белокурая девушка в непростительно коротком, не по моде вышитом бабочками голубом платье засмеялась, нисколько не испуганная его суровостью.

– Я стараюсь! ― Она всплеснула руками. ― Правда, ну правда же!

Идо ловил ее лицо для будущей задумки. В Иллиди́ке, новой ученице Элеорда, приехавшей в Ганнас из разоренного графства Корней, ему увиделась Лува: те же серые глаза, те же тонкие черты и пушистые пряди. И вот он упросил ее попозировать. Увы, непоседливостью Иллидика напоминала молодую лошадку. Она посматривала то на Элеорда, то в окно, притопывала и с особым удовольствием хихикала, когда Идо на нее шипел. Он, глупый, не понимал, что это кокетство, ― видел лишь попытки застопорить его работу из вредности. Вечная, избыточная, слепая серьезность новичка, которую он все не мог, да и не пытался перерасти. Хуже было лишь его прилежание.

– Так старайся лучше, глупая ты мартышка!

Все-таки надувшись, Иллидика показала ему язык.

– От бабуина слышу!

– Идо, ― одернул Элеорд, про себя подумав, что оскорбление солидное: в Жу ему случалось видеть бабуинов. ― Повежливее. А то я тебе напомню уроки манер из детства!

…Которых, если по чести, было непростительно мало. Он отучил Идо воровать на рынках и помог ему освоить столовые приборы, но на этом успокоился.

Впрочем, Иллидика даже не стала продолжать перепалку, обидчивость не была ее чертой. Зато стоило Идо уткнуть взгляд в холст, как она игриво и изящно закрутилась на месте. Под взметнувшимся платьем мелькнули стройные ножки, но тот, для кого их оголили, не заметил. Иллидика опять надулась, потом тихонько вздохнула, наверное, не понимая, почему ей, легко очаровывающей всех и вся, так не везет здесь. Встретившись глазами, Элеорд подмигнул ей, но тут же сам опустил взгляд на лист, по которому водил угольным карандашом. Четвертый Идо получился хмурым, напоминал совенка, спрятавшегося за мольбертом.

– Слушай, а пойдем потом погуляем?.. ― прозвенел в теплой тишине голос Иллидики. ― Сегодня встречают короля, я хочу посмотреть парад! Люблю лошадей, они такие – ух!

А ведь неплохая мысль. Зрелище обещалось помпезное. По какой бы мелочи Вальин ни уезжал, возвращение его обставляли поярче: все драили, украшали, сгоняли на улицы толпы. Так бароны и графы выказывали верноподданство, упорно не видя, как тяготят сюзерена. Будут трубы, и флаги, и кто-нибудь сочинит очередную песню о том, как темные позорно побежали, прячась от огня… И лошади будут гарцевать действительно «ух». Элеорд не поднял глаз, но почти почувствовал, как Идо вспыхнул.

– Что? Н-нет, ― он запнулся, ― я не могу, я буду потом нужен Мастеру.

– Зачем? ― невинно уточнил Элеорд. Они ни о чем не договаривались; день у Идо был свободный. ― Можешь посмотреть на лошад…

– Фрески, ― с нажимом перебил Идо и глянул почти умоляюще. ― Ты забыл? Нужно обсудить их! Работа начинается совсем скоро!

М-да, какое тут «ух»? Одно сплошное «эх» или даже «ох». Если и стоило в ближайшее время что-то обсудить, то это. Как-нибудь потактичнее.

– Ах да… ― все же сжалился Элеорд. ― Фрески, конечно. Да, посмотрим эскизы…

– А я, кстати, тоже хочу поработать над ними! ― вдруг заявила Иллидика. Тут даже Элеорд восхитился ее наглостью: только прибилась, а уже просится на лучшую, самую дорогую и кропотливую работу, высоко себя ценит. Не просто так, конечно: у малышки изумительное чувство цвета и текстуры, да и работает она быстро, аккуратно…

– Ничего себе. Люблю дерзких, ― отметил он, к возмущению Идо, и Иллидика, оживившись еще больше, заканючила:

– Ну… вам же будет кто-нибудь помогать? ― Она обратилась уже не к Элеорду. ― Идо, ну можно ведь я там хоть что-то покрашу?.. ― Будто он это решал.

–Кто-нибудь будет, непременно, ― отозвался Идо, но продолжать тему не стал и опять зашипел: ― Не крутись! Мне нравится, как на тебя сейчас падает свет. Ты очень… ― И он осекся, украдкой подняв глаза. Чуть не сболтнул лишнего.

– Очень что?! ― заинтересовалась она, да и Элеорд тоже.

Идо быстро потупился, закусил губу.

– Неважно. Боги, ну помолчи уже и замри…

Элеорд предостерегающе цокнул языком.

– Идо, ты бы ее еще связал. Так нельзя обращаться с натурщиками.

Нет, мальчик совершенно дичал и учился не тому, а ведь время шло. Нет, не так, оно летело: не птицей, а скорее булыжником в пропасть. Как бы за этим булыжником не отправился весь мир… так точно случится, если все разучатся радоваться жизни и быть мягче друг к другу. Элеорд вздохнул и пририсовал на наброске еще более насупленные брови.

Он всегда любил писать Идо ― тот, в отличие от очаровательной бестии Иллидики, был идеальным натурщиком. И получался невероятно и, самое удивительное, всегда разным ― узнаваемым, но словно… ускользающим? Каждый раз, откладывая краски или уголь, Элеорд оставался с мыслью, что не поймал какую-то черту. Улыбался Идо или был не в духе, сидел у окна в камизе или лежал обнаженный, этой черты не хватало – то ли в глазах, то ли в изгибе губ.

– Я чего-то не знаю о тебе, ― это он однажды, еще задолго до Разлада, сказал Идо, когда тот присел рядом и посмотрел на очередной портрет. ― Скажи мне… чего?

– Ни о ком нельзя знать все, ― просто отозвался Идо и потупился. ― К счастью. Но меня никто не знает лучше, чем ты. И не рисует.

Вот и теперь Элеорд задумчиво глядел на наброски. Уголь особенно полюбился ему после выздоровления: в нем виделось филигранное очарование; краски же лучше подходили архитектуре. Больше Элеорд почти не писал на заказ; из портретов брал только самые интересные. Лицо Идо было именно таким.