Эльтудинн просто не мог не вступиться за честь почтенного божества.

– Ну нет, она недурна, особенно спереди. Хотя не скрою, вряд ли бы я на ней женился. Задаюсь порой вопросом, может ли она спрятаться в свой панцирь целиком…

– Богохульник! ― выпалил Вальин. Он, скорее всего, даже заулыбался. ― Строишь ей храм, а сам говоришь такие вещи! Не может, конечно, она же выглядит как человек! И ей, скорее всего, помешает грудь, она… слишком большая?

И они засмеялись, больше не отводя друг от друга глаз. Смех Вальина был глухим, но там снова звенела жизнь, и потому Эльтудинн внимательно вслушивался. Старался запомнить. Обещал себе впредь искать больше слов, чтобы в мирные часы смех этот звучал чаще. Кто-то из лекарей говорил ему, будто смех ― тоже лекарство. Продлевает жизнь. Помогает быстрее заживать ранам. А ведь правда, в старые времена отец часто отправлял в больницы бродячих артистов, чтобы те развлекали людей. Дядя за это платить отказался, прилюдно назвал чушью. Надо бы возобновить…

Он не успел ни додумать мысль, ни озвучить ее: свистящий вздох вырвался из горла Вальина, смех перешел в кашель. В глаза вернулся страх, вновь начала крениться голова.

– Что?.. ― Эльтудинн подался ближе, но теперь его остановили.

– Нет… ― От резкого движения руки, проведшей по лицу, упал платок, который все равно был уже скорее красным, чем белым. Открылись покрытые коркой губы, по ним будто били, кулаками, рукоятью меча или сапогами, не один день. ― Нет…

– Что? ― бессильно и бессмысленно повторил Эльтудинн, а перед глазами его в который раз вспыхнул ненавистный кошмар, разум заполнил шепот: «Обними меня. Мне так страшно…»

Ничего сделать он не успел: изувеченные губы разомкнулись, схватили воздух ― и настала тишина. Опять попытавшись приподняться, но пошатнувшись, Вальин рухнул на бок в траву и больше не шевелился. Ветер тихо играл его волосами. По подбородку текла кровь ― если бы не это и не сиплое, прерывистое дыхание, он мог бы казаться безмятежно спящим: обморок сгладил страх и скорбное напряжение с лица.

Эльтудинн осторожно приблизился, перевернул его на спину и коснулся горящего лба. Отвел ломкие волосы, стер кровь рукавом и некоторое время просто всматривался, борясь с собой и проигрывая. Нет. Так больше нельзя.

Вальин отказался от единственного, что облегчило бы его недуг; отказался ― а прежде Эльтудинн всегда уважал его выбор. Выбор принять власть, которая его убьет, выбор поддержать плохого короля, выбор напасть, выбор сказать: «Лучше бы меня не было». Но не теперь. Страх и жалость победили, вид хрупкого тела в траве изгнал последнюю готовность уступить. Эльтудинн снял с шеи то, что непонятно зачем, в смутном предчувствии привез с собой. Еще один синий флакон-слезу, с тем же снадобьем, остро пахнущим травами, кровью и пеплом. Он вынул пробку, приподнял Вальину голову и, убедившись, что зубы не нужно разжимать, влил несколько капель в рот.

– Прости. Ни одно мертвое дитя не стоит целого мира. И тебя, мой враг.

Пусть, проснувшись, он бросит пару проклятий и уйдет. Пусть, но он хотя бы уйдет на своих ногах. Вальин вздохнул тише, его веки едва заметно дрогнули. Эльтудинн оставил под его головой свернутый плащ, поднялся и, отступив, повернулся спиной. На его собственных губах появился откуда-то привкус крови. В груди ныло и кололо. Нет. Ни за что. Судьба отца, судьба братьев не повторится. За это он заплатит чем угодно.

Он снова поглядел с холма вниз, туда, где уже зарывали тела, ― среди солдат гарцевала фигура в кровавом плаще. Он в который раз подумал о том, сколько столкновений удастся оборвать, прежде чем все ямы станут тесны. Эльтудинн знал, что прав: вера податлива, словно глина. Люди верят в то, что им удобно, всегда. Если неудобными станут Добро и Справедливость, от их богов отвернутся; если возвысятся Война и Смерть, их воспоют. А если люди устанут еще и друг от друга, глина превратится в металл, и из него отольют клинки. Эльтудинн закусил губы. Так ведь и произошло.

– Спасибо. За твою жестокость. ― Его вернули в реальность: Вальин незаметно приблизился, положил руку ему на плечо. Голос звучал чисто, там не было и тени гнева, только безнадежность, но Эльтудинн радовался ей. Может, она путь к чему-то иному.

– Я спасаю так, как могу. ― Встречаться глазами он все же побоялся. ― Я ведь gan. ― Уловив кое-что, он все же с опаской повернулся. ― Что смеешься?

Вальин действительно слабо улыбался, на щеках его проступил румянец. И если бы не кровавые губы, он казался бы с этой редкой улыбкой немного похожим на отца.

– Меня никто никогда не спасал, ― просто признался он. ― Без… умысла.

– У меня он есть, ― тоже попытался улыбнуться Эльтудинн. ― Не оставаться тут одному. Вряд ли таким миром хотел бы владеть хоть один король на свете.

Пальцы на плече сжались, Вальин серьезно взглянул ему в глаза. С каждым мгновением он словно оживал ― или заставлял себя оживать.

– Не останешься. ― Было ли это обещание, сетование, а может, угроза?.. ― Мы оба не останемся. А потом кто-то займет наши места, если ничего не исправить.

Они стояли молча некоторое время, лишь соприкасались плечами. Тишина вокруг звенела. Не в силах больше тревожиться, не в силах думать, Эльтудинн устремил взгляд чуть дальше солдат и могил ― на холмы, покрытые уцелевшими постройками. Пироланги все же были удивительным народом: создавали такие сложные вещи, но жили так просто. Возводили деревянные, пусть высокие и резные дома; крыши покрывали мхами и лишайниками. Эти дома были словно чуть принарядившаяся часть природы, так же воспринимались и редкие каменные здания: по ним вились плющи, в щелях пустили корни остролист и ежевика. Все подгнило, потемнело, но по-прежнему казалось живым. Эльтудинн вздрогнул от странной мысли: а что, если… что, если уйти сюда? Насовсем? Или… или еще в какое-то место, которое люди не успели вытоптать, переделать под себя? Начать там все заново? Начать лучше? Начать… вместе?

– Послушай, ― начал он, но, видимо, слишком тихо. Его не услышали.

– Как думаешь, все еще станет прежним? ― Вальин заговорил сам, заговорил с такой надеждой, что хрупкая иллюзия иной земли рассыпалась вмиг, совсем как те песчаные замки.

Нет. Это тоже соблазн. И вдобавок соблазн, порожденный малодушием.

– Насколько прежним? ― Перед глазами потемнело, Эльтудинн потер их. Чужая усталость заражала его, вливаясь в