Хвостов, член Российской академии с 1791 года, в описываемое время все еще претендовал на позицию арбитра и законодателя вкуса, особенно в области басни, и явно считал Крылова невежественным выскочкой. А тот в своем фарсовом универсуме отвел Хвостову роль «комического антагониста»[707], при этом не брезгуя прямыми заимствованиями у него[708].

К этому же циклу относятся еще два фарса, связанные с непростыми отношениями между Крыловым и формализованными литературными институциями. В начале 1809 года И. А. Дмитревский предложил его кандидатуру к избранию в Российскую академию. Для подтверждения заслуг номинанта он представил издания «Модной лавки» и «Урока дочкам», а также только что вышедшие «Басни Ивана Крылова». Однако 13 марта Академия Крылова забаллотировала, причем с исключительным единодушием – подав тринадцать голосов «против» при двух «за».

Ситуация, впрочем, быстро менялась. За два года число написанных Крыловым басен возросло почти вдвое, а репутация одного из лучших поэтов «патриотического» направления утвердилась – настолько, что в начале 1811 года «Беседа любителей русского слова», едва оформившись, немедленно сделала его действительным членом. Более того, Крылов был приглашен в ее Отделение для разбора сочинений, то есть ему было доверено оценивать представляемые для публичного чтения тексты[709]. Российской академии, состав которой в значительной степени пересекался с составом «Беседы», пришлось признать ошибку. Кандидатура Крылова была предложена к избранию вновь, причем на этот раз президентом А. А. Нартовым, и результат голосования 16 декабря 1811 года оказался практически зеркальным предыдущему – пятнадцать «за» при одном черном шаре[710]. Однако Крылов испытанного унижения не забыл.

Плетнев передает его рассказ о том, как некий «товарищ по Академии» принес ему свой перевод назидательного романа Фенелона о Телемаке, только что вышедший великолепным изданием, а затем, желая узнать его суждение, явился утром, когда тот еще спал, и обнаружил книгу плавающей в ночном горшке у кровати[711]. Здесь снова вспоминается анекдот о Баркове и шляпе Сумарокова, но для Плетнева, человека другого поколения, подобный юмор неприемлем. Несколько десятилетий спустя, записывая эту устную новеллу, он так старался пригладить ее, что фактически подменил смысл. В его пересказе вместо циничной демонстрации собственного превосходства возникает невиннейшая случайность: якобы Крылов просто задремал в постели с книгой и не заметил, как она выпала у него из рук[712].

Не принимая этот фарсовый рассказ на веру полностью, заметим, что в его основе все же могли лежать реальные обстоятельства. Упоминание роскошного издания Фенелона указывает на переводчика – сенатора И. С. Захарова, видного деятеля Академии и одновременно председателя одного из разрядов «Беседы», старинного знакомого Крылова еще по журналу «Зритель». То, что именно он стал объектом крыловской издевки, объяснялось, скорее всего, скандалом, который разразился незадолго до выхода «Странствований Телемака» в свет[713]. 15 января 1812 года Крылов участвовал в обсуждении в «Беседе» просьбы Захарова об освобождении его от обязанностей председателя разряда «по причине <…> должностных занятий» и о переводе в почетные члены. Пожилой сенатор рассчитывал, отойдя от дел «Беседы», сохранить в ней высокий статус, но коллеги неожиданно решили оставить его в звании действительного члена, и Захаров воспринял это как оскорбление[714].

В глазах Крылова вся описанная коллизия, видимо, была квинтэссенцией ненавистного ему литературного «местничества», хотя сам он в качестве участника «Беседы» счастливо избежал взвешивания на этих весах: жалкий чин отставного титулярного советника и недавний афронт со стороны Академии не помешали ему стать действительным членом разряда, который возглавлял А. С. Шишков[715].

Впрочем, смысл здесь не сводится к насмешке над чванным, но бездарным литератором – одним из тех, кто, сначала устроив Крылову обструкцию в Академии, через два года как ни в чем не бывало признал его равным себе[716]. Фарсовый рассказ акцентирует высшую справедливость произошедшего с «золотообрезной книгой» (и, метафорически, с ее автором, всеми подобными ему, а также самой идеей иерархических институций). Она оказывается там, где ей самое место, – в горшке с нечистотами.

Характерно, что эта история была у Крылова одной из любимейших. И. И. Панаев услышал ее от баснописца не ранее второй половины 1830‑х годов наряду с еще несколькими (например, разобранным выше рассказом о потере жилета), которые тот часто повторял, «когда был в хорошем расположении». Приключение с ночным горшком запомнилось молодому писателю в варианте, существенно отличном от плетневского[717]. Из поздней версии исчезли все детали, которые позволяли бы соотнести сюжет с конкретной личностью и конкретным временем. Рассказ об унижении Захарова и его «Телемака» превратился в лаконичный анекдот о поэте, который вершит суд и расправу над убогим творением безымянного «сочинителя».

Завершает цикл «литературных» фарсов эффектное выступление Крылова на публичном заседании «Беседы», состоявшемся в феврале-марте 1813 года. По воспоминаниям Лобанова, баснописец приехал с опозданием и появился в собрании посреди чтения «какой-то чрезвычайно длинной пиесы», едва не усыпившей слушателей. Тем ярче прозвучала затем «Демьянова уха», увенчанная такой «моралью»:

Писатель, счастлив ты, коль дар прямой имеешь,

Но если помолчать вовре́мя не умеешь

      И ближнего ушей ты не жалеешь,

То ведай, что твои и проза, и стихи

Тошнее будут всем Демьяновой ухи.

Лобанов продолжает:

Содержание басни удивительным образом соответствовало обстоятельствам, и приноровление было так ловко, так кстати, что публика громким хохотом от всей души наградила автора за басню, которою он отплатил за скуку ее и развеселил ее прелестью своего рассказа[718].

Этот широко известный эпизод обычно интерпретируется как знак пренебрежения Крылова не столько к автору предыдущей «пиесы», сколько ко всему высокому собранию – «Беседе любителей русского слова». Хотя «Беседа» в свое время и поддержала его, отвергнутого Российской академией, разница между этими институциями в его глазах, скорее всего, была невелика: их объединяло не только перекрестное членство, но и стремительно устаревающая эстетика, противоположная той, что культивировалась в оленинском кругу. В сущности, пребывание в них обеих было для Крылова лишь вопросом статуса. Никакого пиетета он не испытывал и, по словам Вигеля, «хотя и выдал особу свою „Беседе“, но, говорят, тайком подсмеивался над нею»[719].

М. Г. Альтшуллер первым обратил внимание на то, что «Демьянова уха» метила также и в Хвостова, известного манерой мучить знакомых непрошеным чтением своих произведений[720]. Что касается предыдущего скучного сочинения, то, по его мнению, это была не поэзия, а ученая статья Якова Галинковского