– Что ж ты ему будто поджившую заусеницу заново расковыриваешь! – прошептал он.

– Нет, пусть живописует корешкам! Может, он втихаря мусульманство принял.

Данька скупо отнекивался, пытался сменить тему. Наконец, когда стало вовсе невмоготу, Клыш поднял пустую рюмочку, повертел, высунул руку в окно и – отпустил. Снизу, с асфальта, донёсся мелодичный звон.

– «Ля»! – определил Клыш.

– Что? – Алька прервался.

Клыш взял следующую рюмку. Призывая ко вниманию, приподнял палец и – отпустил.

– Дзинь! – донеслось с асфальта.

– «Ля-я»! – протянул Клыш.

– «Соль»! – с полоборота подхватил Алька. – Говорю вам – «соль»! Но, если бросить посильнее, можно разогнать до «ля»!

Он протянул ещё одну. Клыш швырнул и её – уже с силой. Донесся рассыпчатый перезвон.

– Всё-таки «соль»!.. А что, если?.. У этого стенки тоньше.

Алька выплеснул на пол остатки минералки из фужера, протянул:

– Масса на ускорение должна дать «ля»!

Клыш принял бокал, перевесил руку через подоконник.

За соседним столом притихли. В обалдении уставились на диковинных меломанов.

Клыш отпустил. Асфальт ответил тонким мелодичным «выстрелом».

– Вот теперь «ля»! – в восторге закричал Алька. – Даже «ля бемоль»!

– Ещё! – Клыш потянулся за следующим фужером.

– А если я тебя так же? – поднимаясь, вопросил громила. Данька прищурился. Перед ним стояла сотня килограмм боевого веса, недобро взиравшая с высоты за метр девяносто.

Клыш примерился. Внутри в предвкушении доброй драки сладко заныло.

– Хило-то не станет? – подзудил он.

– Не станет, – заверил громила. – Могу сразу вас, двоих, засранцев. Одного в правую руку, другого в левую. И лбами! Поглядим, какой звук выйдет: «си» или «соль».

Клыш хмыкнул, – амбал оказался не вовсе дуболомом.

Но на засранца отреагировал обидчивый Алька. Вскочил. Оська, пытаясь предотвратить ссору, ухватил его за руку; брызжа слюной, припал к уху.

– Плевать, что трое! – вырывался Алька.

– Да не что трое. А что менты! – втолковывал, горячее, здравомыслящий Оська. – Это не драка! Это кутузка.

– Правильно понимаешь, – подтвердил амбал. Насмешливый взгляд маленьких, наполненных хитрецой глазок, преобразовывал простецкое вроде лицо.

Но вошедшему в раж Альке было уже всё едино. Он вскочил, отшвырнув в сторону стул. Так что миротворец Оська повис на нем. Соседний стол, построжев лицами, поднялся как один.

– Крику-то, крику! Оркестр забиваете, – послышалось сзади. К столикам, ловко убирая с пути танцующие пары, косолапил Боб Меншутин – Кибальчиш.

Оглядел воинственную троицу.

– Ба! Какие люди! И без конвоя.

– Конвой щас организуем, – пригрозил здоровяк. Аккуратно расстегнул пиджак, из-под которого выглянула наплечная кобура.

– Отставить конвой!.. – Кибальчиш жестом усадил ментов. – Эти пацаны когда-то в моей, домшёлковской пионерячейке состояли. За барабанщиков и горнистов!

– Они и теперь меломаны, – хихикнул щуплый, с пушком на яйцевидной голове мужчина – старше остальных – лет сорока пяти, покоцанный, с красным, в прожилку носом.

Меншутину кратко разъяснили, из-за чего сыр-бор.

Боб, давно уж разглядывавший Клыша, хмыкнул:

– Не меняется, стало быть.

Протянул руку:

– Рад, что живой! Слышал даже – при ордене.

Клыш подметил, что в недобрых глазках амбала затеплился интерес.

– А это моя нынешняя бригада. Знакомьтесь, – Меншутин выхватил из-за соседнего стола освободившийся на время танцев стул, плюхнулся, разом объединив две компании. – Мой зам Саша Фёдоров, – показал он на здоровяка. – Шура Большой… Светлая голова. Один из лучших оперов.

Клыш демонстративно удивился.

– А это тоже Шура, – ткнул Боб в невысокого, сбитого парня с длинным и тонким, будто корабельный киль, носом. – С приставкой Супер.

Носач с притворным смущением потеребил нос. По особому, мужскому гоготку причина клички стала ясна.

– А это – Лёвушка, наш следопут!

Яйцеголовый изобразил деликатный поклонец. Пушок на лысине задрожал, будто поляна одуванчиков под порывом ветра.

– В общем, перезнакомитесь, – прервал представление Меншутин. Щедро плеснул себе. При выжидательном молчании заглотил. Ухватил пучок зелёного лука. Зачавкал.

– Не тяни за хвост, Боб! – потребовал Фёдоров. – Говори, чего в колонию мотался?

– Сообщили, будто по низу прошла информация насчёт прошлогоднего убийства кассира.

– И?!.. – Фёдоров, дотоле благодушный, заволновался. – Балясный всё-таки?!

– Информация в цвет. Всё сходится на нём.

– Он, точно! Я его ещё в прошлом году вычислил. Но скользкая же сволочь! – Фёдоров долбанул кулачищем по столу. – Рупь за сто – специально нырнул на зону по мелкой кражонке – отсидеться, пока с убийством затихарится. Появилось, на чём прижать?

– Там на Лапу выходы проглядывают, – небрежно, будто об обыденном, произнёс Боб. Пучок лука во влажных губах его быстро, будто усы, шевелился.

Заметил, что присоединившаяся троица с жадным интересом вслушивается в диковинный разговор. Оборвал:

– Завтра на работе покумекаем.

– Может, и впрямь получится зацепить?! – Саша Фёдоров от избытка эмоций вскочил. Обхватил за плечи того, кто поближе, – Клыша.

– Вот она жизнь, паря! Найти, изобличить, посадить гниду. Что может быть слаще?

Порыскал глазами. Схватил с подоконника графин и, в свою очередь, долбанул его об асфальт. – Это чего получилось? Си? Фа?! – обратился он к троице.

– Крещендо! – Алька показал большой палец.

Потихоньку подступил последний получас перед закрытием – с братанием столов, съёмом неразобранных барышень. Солист ресторанного оркестра рыжеволосый усач-гастролёр Владимир Пуринашвили уже перешёл с камерного Визбора на «Семь-сорок»…

Столы сильно поредели. Сновали с объедками на подносах притомившиеся официанты. Незаметно разошлись опера. Первым ушел Саша Фёдоров – к беременной жене. СуперШура, стеснительно теребя нос, сообщил, что через час у него вербовочная встреча с новой агентессой. Тихий голосок его побулькивал от предвкушения. Задремал среди объедков и окурков упившийся Лёвушка.

Оська, вспомнив, что Светка на сегодня взяла отгул, заторопился домой. Зато Алька был востребован. Его наперегонки приглашали две девушки. Он не отказывал ни одной, пустив дело на самотёк. И поначалу даже назревала женская ссора. Но потом как-то само собой рассосалось: исчезли все трое.

Меншутин и Клыш переместились за соседний, подставленный столик. Меншутин вяло поколупал куцую, заветревшуюся закуску, ловко ухватил за хлястик пробегавшего мимо набриолиненного официанта.

Тот дёрнулся, резко извернулся. Увидел перед собой начальника уголовного розыска.

– Борис Ермолаич! – озлобленное личико его ужалось в сладостный кукиш.

– Ты чем угро кормишь, поросёнок? Жрать невозможно, – рыкнул Меншутин. – Найди что-нибудь поприличней. Рыбки какой. Или по шницелю. Живо, Тимоша!

– Да откуда ж, Борис Ермолаич? – Тимоша проникновенно приложил руки к груди. – Конец вечера. Кухня вот-вот закроется. Разве что огурчиков с помидорчиками нарубить.

– И водки добавь! – согласился Меншутин.

Недобро посмотрел вслед.

– Видал? Для начальника угро у него пожрать нет.

– Но в самом деле – вечер на излёте, – урезонил его Клыш.

– На излёте! Только прежде – разбился бы в пыль, а достал. Я его от тюрьмы отмазал. А ныне ишь ты, года не прошло – на излёте!

Меншутин ухватил Клыша за лацкан. Придвинулся вплотную.

– Вся страна на излёте. Эх, Данька! Пока ты воевал, у нас здесь всё маткой наружу вывернулось. Хрен знает, куда катимся. Сам-то куда думаешь податься?.. В милицию не хочешь? Нам следаки позарез нужны.

Вот уж о чем Клыш вовсе не думал.

– У меня ещё два года учёбы, – ушёл он от ответа. – Да и не по мне это – за ворьём гоняться.

Меншутин обиделся.

– Не того пошиба, стал быть! Так и воры нынешние другого пошиба