Потом он протягивает руку в сторону Гавриила, кинувшегося ко мне.

Дальше я вижу все, как будто через толщу воды. Реальность становится текучей. Кто-то или что-то швыряет Гавриила об стену. Он обмякнув падает на пол, самое странное, что происходит это совершенно бесшумно. Оставшиеся архангелы надвигаются на Люцифера, который снова что-то шепчет и, бах, все трое отлетают к стене, как кегли для боулинга, в которые попал шар.

Честно сказать, даже не знаю, что и думать. Объяснить это невозможно.

Гавриил тем временем встал, кажется, еще злее, чем раньше. Эвелин делает жест рукой, как будто отгоняет надоедливую муху, и он замертво падает на пол. Мгновение спустя она оборачивается к оставшимся троим и повторяет движение, с тем же результатом. Любуется результатами своего труда: четыре гиганта, каждый не меньше ста килограммов весом, растянулись на полу без чувств, а она к ним даже не прикоснулась. Смотрит на Люцифера с многозначительным выражением удовлетворения. Потом переводит взгляд на меня, поднимает бровь и улыбается.

«Да ты ни черта не понял из происходящего, так ведь, Леонард?»

Я затрудняюсь с ответом. Смотрю на Люцифера, испытывая легкое чувство тошноты. Он выглядит усталым. Люцифер смотрит на меня, в его глазах мне видится пламя. Я знаю, что это невозможно, но выглядит как пламя. Он снова бормочет на латыни. А потом для меня, как уже было однажды, наступает беспросветная тьма.

22 января 2017, 10.45

Наверное, я немного поспал, потому уже почти одиннадцать. Едва открыв глаза, я думаю о том, что произошло, и не могу вспомнить ничего значительного. Эвелин смотрит на меня, как на лабораторную крысу, со смесью любопытства и отвращения. Пожалуй, отвращения больше. Ну и ладно, ведь у меня так сильно кружится голова, что манера, в которой на меня смотрят, – самое малое, что меня волнует. Оглядываюсь и понимаю, что по-прежнему нахожусь в конференц-зале. Похоже здесь только мы вдвоем – я и она, мой ангел-истребитель.

«Что случилось?» – удается сказать мне так, что меня даже не стошнило (и это большой успех, учитывая ситуацию).

«Ничего», – отвечает она с ангельским видом, – «ты потерял сознание, всего лишь».

«Всего лишь?» – выкрикиваю я (по крайней мере, в моей голове звучит как крик).

«Ну ладно, тебя успокоили. Теперь доволен?»

«Что это значит?»

«Ты увидел то, что не должен был видеть, и Люцифер хотел тебя уничтожить. Я его остановила. Ты милый и хорошо влияешь на Лизу, я подумала, что еще пригодишься, может быть».

«Почему Люцифер хотел меня уничтожить?»

«Он никогда не был согласен с тем, что Лиза рассказала тебе, кто мы есть. Потом вступил в игру, пришлось. Тем не менее, он предпочел бы, чтобы ни один смертный не был вовлечен. Он повернут на тайне частной жизни, скажем так. Я убедила его оставить тебя в покое, мальчик. Тебе следует меня поблагодарить».

Ну уж нет, точно не в этой жизни.

Я поднимаюсь с пола, сажусь в кресло и наливаю воды.

«Но как у вас вышло поднять их всех в воздух?»

«В тот день, когда ты перестанешь использовать только мозг, а подключишь к своему серому веществу в голове еще и сердце, возможно, поймешь, что не все происходящее объясняется с позиции рассудка. Нужно бы еще и немного веры, назовем это так».

«Веры во что?» – спрашиваю я.

«Веры в то, что магия существует, Леонард. И в то, что есть вещи, которые ты не в состоянии понять никаким другим способом, кроме как полностью отказавшись от здравого смысла. Пока ты делаешь усилие, чтобы их понять, ни за что их не увидишь. А вот когда закроешь глаза, тогда, может быть, они станут куда яснее».

Я делаю еще глоток. Пара орешков, наверное, помогли бы мне почувствовать себя лучше. Нахожу глазами пакетик на столе.

«Это плохая идея», – говорит она, – «ты только что рисковал перейти в мир иной, придется подождать, пока придешь в себя. Пей, но оставь пока орешки».

Пожалуй, она права. И не только насчет орешков. Вполне вероятно, что моя одержимость мозгом и рациональностью мешает мне увидеть некоторые вещи. Но рациональность меня защищает, всегда защищала, с самого детства. Всегда служила антидотом от мучений когда я не получал ответы на свои вопросы от тех, кто не знал, что сказать мальчику, который был чуть любопытнее других. Мои отношения с эмоциями всегда были довольно сложными, гораздо легче было использовать неокортекс: изучать других, анализировать их проблемы, как искусственный разум, иметь ответы на вопросы. В любом случае, сейчас я хочу лучше разобраться в случившемся.

«Я хочу понять, что произошло, Эвелин».

«Ты что, умственно отсталый?» – говорит она, приведя меня в ступор. Еще никто не позволял себе сказать мне нечто подобное. Даже когда я был малышом, когда меня все высмеивали, потому что я был неудачником, толстяком и ботаником. Даже тогда никто не подвергал сомнению мой интеллект. Более того, надо мной насмехались именно из-за него. А она только что заявила, что у меня задержка развития.

«Ты так и не понял до сих пор?» – продолжает она. – «Да уж, очень ты умный. Что по твоему мнению случилось? Кто мы такие, как думаешь? Ты правда считаешь, что все, с кем ты познакомился, на самом деле душевнобольные, уверенные, что они ангелы на службе Бога?»

«Да, я так считаю», – отвечаю я. Какого черта.

«Тогда, боюсь, тебе придется удовольствоваться официальной версией. Тебе все приснилось, включая Гавриила и его друзей, летающих по комнате, как теннисные мячики, а сознание ты потерял из-за падения сахара в крови. Так тебя устроит?»

«Нет, потому что я не спал. Я уверен».

«Хорошо, мистер мозг, тогда ищи объяснение сам. У меня других дел полно. Ты должен перестать думать обо всем так, как ты это делал до сих пор, и раз и навсегда начать думать и вести себя по-другому, можешь ты понять?»

Мой внутренний голос, к которому мне следовало прислушиваться с самой первой встречи с Лизой, говорит мне, что сейчас