Шрифт:
Закладка:
Вместо этого я слышу, как мой голос спрашивает ангела-истребителя: «И какие у тебя дела, Эвелин?»
«Мне нужно решить вопрос с Люцифером. Лиза ждет предложение. А Лиза не любит ждать. Она становится достаточно раздражительной, когда дела идут не так, как она велела, и не в то время, которое назначила она. Знаешь же, какие они, эти божества… считают себя выше всех».
Полный абсурд, но она выглядит серьезной. Пусть ко мне еще не в полной мере вернулись мои способности, я уже ясно вижу, что Эвелин говорит именно то, что думает. Искренне.
«Тогда я тоже пойду. Хочу закончить это дело и чтобы вы уже свалили», – говорю ей, используя ее ведущую мотивацию «прочь». Я люблю, когда проворачиваю такое: несмотря на обморок, потенциальную драку с архангелами и демонами, накатывающие приступы тошноты, я умудряюсь применять свои техники. Да здравствует мой мозг!
Она захотела ехать на метро, мы направляемся в Камден, к Лизе. Она сказала, что той нет на месте, но там назначена встреча с Люцифером, чтобы решить вопрос. Эвелин сидит, я стою напротив нее. Это правда, что лондонское метро – мистическое место, Вавилон, не только с точки зрения лингвистики, но и из-за смешения голосов, нарядов, еды, стилей, запахов. Но даже там она выделяется: кажется, что она со съемок какого-то фильма, из-за своей красоты и абсолютно агрессивного образа. Она осматривается, останавливая ненадолго взгляд на каждом. В какой-то момент глазами показывает мне на женщину пятидесяти лет, невзрачно одетую, которая сидит справа от нее, соответственно, слева от меня.
«Видишь эту женщину?»
«Да».
«Сегодня вечером у нее случится инфаркт, дома, пока она готовит куриный суп с чечевицей. Она упадет на пол, суп выкипит, соседи почувствуют гарь. На похоронах не будет никого, она одинока».
«Впечатляющий рассказ», – думаю я. – «И не докажешь ничего. Удобно».
«А вон тот лысый тип в синем пиджаке», – говорит она, указывая на мужчину рядом с теткой с супом, – «наоборот, еще минимум тридцать лет будет топтать землю, хотя курит и ест красное мясо. Видишь, как странно устроена жизнь, а?»
«Да уж», – отвечаю я. – «Очень странно».
Поезд метро идет по маршруту, а меня снедает зуд, не физический, а в голове. «Загони ее внутрь», – говорю я себе, как делаю всегда с плохими мыслями. У меня получается, это легко. Тебе пришла неприятная мысль? Прокричи в голове: «Хватит!» И загони ее внутрь! Улетучится в мгновение ока, дамы и господа! Но зуд не исчезает.
«А я, Эвелин, какой конец ждет меня?»
Она смотрит на меня свысока. Я знаю, что она сидит, а я стою, но ощущение именно такое: она смотрит на меня сверху вниз.
«Тебе важно знать?»
«В смысле?» – спрашиваю я, думая, что если я задал вопрос, то, очевидно, для меня это важно.
«В смысле, что на самом деле имеет значение не отведенное тебе время, а как ты его проводишь», – говорит она. Какое свежее и глубокое замечание! Однако ирония не считывается ни во фразе, ни в ее выражении. Она выглядит менее агрессивной, так что я молчу, хотя краем глаза наблюдаю за двумя людьми, на которых она показала.
«Видишь ли, Леонард, ты, несомненно, человек, который хочет понять, можно ли узнать, как все устроено, иначе тебя сейчас здесь не было бы. Вероятно, тебе хотелось бы большей осведомленности, чтобы, как тебе кажется, ты смог повернуть ход событий. И, наверное, в каких-то случаях это возможно. Но одни знания далеко тебя не продвинут, если ты не добавишь хорошую порцию действий. Ты беспокоишься о будущем, хотя следовало бы думать о настоящем. О здесь и сейчас. Сделай глубокий вдох, вперед», – шепчет она мне. И я, хоть и не хочу этого признавать, его делаю: хороший глубокий вдох, пока электронный голос объявляет следующую остановку. Голос звучит далеко, как будто все, что происходит вокруг, оказалось на дистанции, выглядит размытым, неясным. А пока реальность становится все более бесплотной, она продолжает: «Хорошо, дыши еще. Расслабься и сконцентрируйся на мне, на том, что я тебе говорю, потому что то, что ты слышишь – единственное, что тебя интересует. А я тебе говорю, что ты можешь освободиться от большого бремени, как только прекратишь думать обо всем, что случилось и что, может быть, должно еще случиться. Ты хочешь чувствовать себя хорошо, Леонард? Хочешь полную, счастливую, насыщенную жизнь? Хочешь раз и навсегда освободиться от всего того груза, который до сих пор мешал тебе взмыть в небо и парить среди облаков, как самый прекрасный альбатрос?»
«Хочу», – думаю я. – «Я этого хочу». Но ни звука не вырывается у меня изо рта. Я киваю, а фоновый шум все отдаляется, я полностью погружен в наш разговор. Она улыбается, мне хорошо. У нее такое приятное выражение лица, совсем не похожее на кислый взгляд всего несколько минут назад.
«Тогда, если ты этого действительно хочешь, отпусти. Признай хоть раз в жизни, что ты сделал все, что мог и что мог ты сделать лишь то, что сделал. Ты свободен. Скажи себе, что больше никто никогда не сможет использовать твое чувство вины или твои угрызения совести для того, чтобы заставить тебя чувствовать себя не так, как ты того желаешь. Освободи себя и будь свободным. Ты сделал то, что мог и то, что должен был. Освободись от любой другой мысли», – говорит она, пока мой мозг работает отдельно, думает о моей дочке и о том, что меня ни на секунду не отпускает мысль о том, что она может страдать, и о том, как я повлиял на ее жизнь. Кажется, она видит все, что у меня в голове (есть вероятность, скажем так, что она действительно читает мои мысли) и у меня кровь застывает в жилах. «Это благородно, что ты желаешь добра другим и стараешься изо всех
