Бугорки позвоночника плода можно прощупать уже прямо через брюшную стенку, чуть правей срединной линии, так что, формально говоря, дитя и впрямь отвернулось от Тарквина, располагаясь к нему спинкой, но понятия не имею, ему-то откуда это знать. Прицепить одно слово к другому – это для него большое лингвистическое достижение, но сейчас голова у меня занята куда более важными вещами.

– Она не на большем сроке, чем я, – объясняю я. – Женщины различаются размерами, когда беременны. Я вот относительно худенькая…

– А я жирная, – подхватывает Вирджиния. И словно чтобы подчеркнуть эту мысль, вытаскивает здоровенный шоколадный батончик и отхватывает от него большой кусок. – Да, я замужем, но не волнуйся, Адам, это вы выиграли гонку.

Вирджиния выкладывает ему коварный план Франсины, жуя шоколадку, и еще раз заявляет, что намерена вынашивать дитя до положенного срока. Я все жду, что Адам прекратит жечь ее взглядом и выкажет обычное рыцарство, но вместо этого он говорит:

– Если тебя так заботит здоровье ребенка, заканчивай жрать всю эту дрянь!

Словно какой-то совершенно другой человек только что вошел в дверь, а не мой муж, который вышел из нее утром, – но, пожалуй, Адам говорит дело. Раздувающийся вес Вирджинии вполне может спровоцировать преждевременные роды, так ведь? По-прежнему не могу мыслить связно. Тарквин все трогает мой живот, распевая: «Диця велнулась!», и боль простреливает сквозь мое тело.

– Прекрати, сладенький, – говорю я. – Маме больно.

– Ужин готов? – интересуется Адам. – Аннабет будет здесь с минуты на минуту.

– Сейчас всего половина пятого, я и понятия не имела, что она придет, и у меня гостья! – огрызаюсь я. – И я беременна на большом сроке! Чего ты ждал, банкета из пяти блюд? Можем в кои-то веки заказать что-нибудь на дом?

Адам переводит взгляд с меня на Вирджинию, потом на Тарквина, который по-прежнему жизнерадостно распевает возле меня, хотя уже перестал меня трогать.

– И зачем нам вообще обсуждать мой день рождения – то есть день рождения Айрис? – вопрошаю я.

Наконец мой супруг приходит в чувство. Тот Адам, дух которого я вызвала к жизни за последние несколько месяцев – отлично выдрессированный муженек-помощник, – появляется вновь.

– Прости, – произносит он, подхватывая Тарквина под мышку и запечатлевая виноватый поцелуй на моей щеке. – Естественно, можно и заказать. Сейчас покормлю Тарка.

Другой рукой Адам обнимает меня за плечи.

– Наверное, у меня более сильный стресс по поводу нашего будущего ребенка, чем я думал… Это порождает множество воспоминаний, знаешь ли… – Он мотает головой в сторону рояля. У Адама вообще привычка показывать на него, когда он упоминает Хелен; иногда мне кажется, что это ее гроб, стоящий посреди нашей гостиной. – Можем не обсуждать, как отпраздновать твой день рождения, если ты не хочешь, но Аннабет желает сделать что-нибудь в память Айрис, и осталась всего пара дней…

– Все нормально, милый, – мурлычу я. Приникаю к его мускулистой туше и утыкаюсь носом в шею. – Прости, что огрызаюсь. По-моему, у всех нас сейчас стресс. И все мы хотим помочь тебе, Вирджиния.

Вирджиния кивает, вся такая благодарная и готовая разрыдаться. Адам стоит, одной рукой обнимая меня, а другой держа своего сына. Мы, должно быть, выглядим сейчас просто суперски – идеальная семья, вот-вот станем очень богатыми… Если только Вирджинии вдруг не приспичит разродиться.

* * *

Через пару часов Аннабет, Адам, Тарквин, Вирджиния и я сидим в окружении разбросанных повсюду пустых контейнеров от готовой еды, журналов, раскрытых на фотографиях крестильных нарядов, и пустых упаковок от «Скорлупок», когда я вдруг сознаю всю правду про Адама.

С тех самых пор, как я сделала тот тест на беременность, наша сексуальная жизнь стала просто-таки восхитительной. Мне пришлось выбросить из головы всю эту брехню Саммер насчет вкрадчивых совращений при свечах, а Адаму – напрочь забыть про «трах-жесткач», но с тех пор, как мы это сделали, все расцвело между нами пышным цветом. Мой выпирающий животик ничуть не отвращает Адама, а что же до его тела, то это впечатляющий набор тугих мускулов, медово-золотистых и безупречных. Адам по-прежнему не целует меня, но в остальном он просто великолепный любовник – внимательный, изобретательный и просто тупо горячий.

Однако все-таки что-то не так, и его свадебный альбом вынуждает меня открыть на это глаза.

Ну кто знал, что надо обязательно свериться с собственным свадебным альбомом, чтобы сшить крестильную рубашечку для младенца?! Мне такое никогда и в голову не пришло бы, но Аннабет говорит, что хочет подобрать похожие кружавчики. Она приволокла с собой тонны образцов ткани, которые сейчас разложила перед собой на кофейном столике. Весь вечер вся ее болтовня крутится вокруг того, как не позволить Франсине наложить свои лапы на Вирджинию, и этой несчастной рубашечки. Моя мать находит обе эти темы одинаково увлекательными.

– Тащи свои свадебные фотки, Саммер! – кричит Аннабет.

Иногда мне кажется, что нечто подобное ждет меня до скончания моих дней – я только расслабилась, мой живот набит острым виндалу[37], и тут вдруг кто-то требует что-то, вынь да положь, а я и понятия не имею, как это сделать. Не имею, блин, ни малейшего представления, где могут быть свадебные фотки Саммер. Но за последние несколько месяцев я уже научилась кое-каким техническим приемам. Горе и беременность – вот мои главные оправдания того, чтобы не помнить, не знать и поступать не так, как от меня ждут.

– Я слишком беременна, чтобы двигаться, – говорю. И, словно чтобы поддержать меня, мой живот твердеет, как периодически делал весь вечер. – Клянусь, что, если я вылезу из этого кресла, ребенок из меня просто выпадет!

Адам просекает намек и быстро уходит на поиски фоток. Я и впрямь отлично его выдрессировала.

Альбом – старомодного вида, в черной коже. Он достаточно большой, и когда Аннабет кладет его на кофейный столик перед диваном, из наших кресел, расставленных по всей гостиной, всем нам отлично видны вставленные в него снимки. Эта кожаная орясина совсем не в духе Саммер, и когда Аннабет открывает альбом, я начинаю понимать почему.

Сразу под обложкой – два фото форматом на всю страницу. Обычный сюжет – тили-тили-тесто, жених и невеста, практически в одном и том же ракурсе. С одной стороны разворота через комнату сияет улыбка Саммер. Ее золотистые волосы каскадом спадают на плечи и на платье, так что едва видно замысловатую шнуровку лифа. Глаза Саммер – чистый аквамарин; благостное выражение ее невинного личика бьет меня, словно пощечина.

И прямо тут же – другое фото. Платье – простой атлас, и золотисто-каштановые волосы невесты закручены на макушке. В глазах у нее какое-то загадочное выражение, почти траурное, словно она знает, что ей недолго осталось жить на этом свете. Это Хелен.