через час. Как только его уложат, женщина, которую я нанял, сможет начать уборку. Наверное, стоит позвонить ей и попросить убраться на кухне и в ванной уже сегодня, чтобы ускорить процесс.

– Все это ты обнаружил вчера. А сегодня это уже дела минувших дней. И завтра ты уедешь.

– Я бы уехал сегодня, если бы мог, – твердо ответил я.

Эли не появлялся уже сутки. Я не видел его с тех пор, как он показал мне свою смерть.

– Джорджия знает, что ты уезжаешь?

– Она попросила оставить ее в покое. К тому же она мне не верит.

Это заставило Тага умолкнуть, и его шаги замедлились. Всю прошлую ночь он выуживал из меня подробности нашего разговора, но я забыл упомянуть об этом незначительном факте. Я также не рассказал ему, как мы, полностью истощившись эмоционально, лежали на лужайке и смотрели на небо, потому что не могли смотреть друг на друга. Или о том, что сказала мне Джорджия, когда я заявил, что это Эли вернул меня в Леван.

* * *

– Единственное, что не давало мне полностью расклеиться после смерти Эли, это правда.

Я ничего не понял и ждал, когда она объяснит.

– Люди постоянно говорили: «Теперь он в лучшем месте, вы еще увидитесь. Он в раю». И тому подобное. Но это только ранило меня. Будто со мной он был в месте похуже. Будто без меня ему будет лучше. Это лишь подкрепило то, о чем я всегда подозревала: что я недостаточно хороша для Эли. Я была юной, глупой и неосторожной с ним. Собственно, это и так очевидно.

Воздух вокруг нас будто отяжелел от ее боли, и когда я попытался вдохнуть, мое горло сжалось, а легкие взвыли от недостатка кислорода. Но Джорджия не останавливалась:

– После того случая единственная правда, в которой я была уверена, это что Эли мертв. Я убила его. И каким-то образом мне придется с этим жить.

Джорджия свирепо на меня посмотрела с былым огоньком в глазах, будто ждала, что я осмелюсь возразить. Но я редко вступал в споры. Я давно уяснил, что люди все равно будут думать, что хотят, верить в то, что хотят, и никакие возражения не заставят их изменить свое мнение. Поэтому я просто встретил ее вызывающий взгляд и ждал.

– Он мертв, Моисей, а я жива. Это правда. Я не хотела его убивать. Тоже правда. Я бы отдала за него свою жизнь, если бы могла. Поменялась бы с ним местами, если бы могла. Я бы сделала все, отдала бы все, лишь бы вернуть его. Пожертвовала бы всем, чем угодно. Кем угодно. Это тоже правда.

Внезапно Джорджия замолчала и сделала глубокий, порывистый вдох, будто в ее горле застрял комок и не пропускал весь воздух сразу. А затем отвернулась, как если бы ее коробило мое согласие с ее правдой.

– Так что, пожалуйста, не ври мне, Моисей. Это все, о чем я прошу. Я тоже не стану врать и расскажу тебе все, что ты захочешь. Только не ври.

Она думала, что я вру. Что я снова впал в безумие и вру насчет Эли. Джорджия хотела, чтобы я рассказал правду, но что делать, когда все считают твою правду ложью?

– Ты боишься правды, Джорджия. А люди, которые боятся правды, никогда ее не узнают, – ответил я.

Но она снова посмотрела на небо, давая понять, что разговор окончен. Я подождал несколько долгих минут и в конце концов оставил ее лежать в травяном море – Леди Шалотт, Леди Озера. Мои ноги подкашивались, и я чувствовал себя опустошенным до глубины души.

* * *

– Я сделал все, ради чего приехал сюда, – ответил я Тагу.

Не знаю, было ли это правдой, но звучало убедительно. Если Эли хотел, чтобы я все увидел, то дело сделано. Все кончено. Я знал лишь одно: я хотел уехать, и чем раньше, тем лучше.

– Но мы не закончили с покраской, – возразил Таг.

Я продолжил собирать инструменты.

– Наверху есть еще один рисунок. Или ты забыл о нем?

– Я ничего не рисовал наверху. Я, конечно, был не в себе, но такое бы запомнил.

В ту ночь я спустился со второго этажа, вышел за дверь и пошел прямиком в амбар, где и нашел Джорджию. И больше никогда не поднимался по этим ступенькам.

– Пойдем, я покажу тебе.

Таг шустро взобрался наверх, и я неохотно поплелся за ним. Мне до смерти надоело смотреть на свои «творения». С тех пор, как я ступил в дом Пиби, мой желудок скрутило узлом, и легче не становилось. Но когда Таг открыл дверь в мою бывшую спальню и показал на стену, я осознал, что на ней не мое забытое творение.

А рисунок с человечками из палочек.

– Может, я и не прав, но, по-моему, это одна из ранних работ Моисея Райта. Схожий стиль… но еще не отточенный, – заявил Таг, прищурив глаза и поглаживая подбородок, словно и вправду изучал произведение искусства.

– Это нарисовала Джорджия.

– Да ладно?! – он изобразил напускное удивление, и я рассмеялся, хоть меня и душили воспоминания.

* * *

В последнюю субботу перед началом школы Джорджия почему-то не пришла с моим обедом, как делала это все предыдущие дни. К тому времени, как я закончил работать, мне удалось убедить себя, что это к лучшему. И скатертью дорога! Я все равно никогда не хотел с ней общаться. Я угрюмо поднялся по лестнице в ванную комнату и помылся, стиснув зубы от ярости, из-за которой у меня валил дым из ушей. А затем, пройдя в спальню в одном лишь полотенце вокруг бедер, изумленно замер.

Джорджия расписала мою стену.

Это был не столько рисунок, сколько детский комикс с человечками из палок и облачками с текстом.

У фигурки девочки были длинные светлые волосы и ковбойские сапоги, а у фигурки мальчика ярко-зеленые глаза, кисть и полностью отсутствовали волосы. В первой рамке эти недочеловечки держались за руки, во второй целовались, а в последней девочка – Джорджия – била мальчика – меня – по голове.

– Какого черта… – выдохнул я.

– Клевый прикид! – радостно прочирикала Джорджия, сидя со скрещенными ногами посреди моей кровати.

Я недоверчиво покачал головой и показал на дверь.

– Вон отсюда.

Она рассмеялась.

– Я закрою глаза.

Я проворчал себе под нос и сердито затопал к комоду. Собрав одежду одной рукой, поплелся обратно в ванную и захлопнул за собой дверь, будто искренне злился. Это не так. Я был рад ее видеть.

Одевшись, я вернулся и замер в