Увы, я не могла постоянно сидеть с ним дома. Мама следила за Эли три дня в неделю, в то время как я училась в Университете долины Юта, который находился в часе езды на север. Я всегда планировала туда поступить – даже до того, как Эли изменил мои приоритеты. Мечты о турне, родео и золотых медалях отошли на второй план. Я решила последовать по стопам родителей. Лошади и терапия. В этом был смысл. Я хорошо ладила с животными и в особенности с лошадьми.

Я буду заниматься любимым делом и, возможно, в процессе узнаю что-то новое, что поможет мне смириться с моими отношениями с Моисеем. Я устроила свою жизнь в Леване и не планировала уезжать. Это хорошее место, и мой ребенок будет расти в окружении людей, которые его любят. Тут родились мои родители и их родители, не считая одну из бабушек, которую переманили в нашу долину из Фонтан-Грина, находившегося по другую сторону горного хребта. На нашем кладбище покоилось пять поколений Шепердов и их жен. Пять плюсов. И я была уверена, что однажды буду покоиться рядом с ними.

Но Эли меня опередил.

Глава 19. Моисей

Я не тратил времени на размышления. Не возвращался домой к Пиби, чтобы рассказать Тагу о своем открытии на кладбище. Меня переполняла громоподобная ярость, которая на деле маскировала тихий ужас от истины. Я поехал прямиком к Джорджии и обошел дом к постройкам за ним. Ее не было в круглом загоне. Конь по кличке Касс пасся на пастбище и пощипывал траву у забора. При моем приближении он навострил уши, а затем громко заржал и встал на дыбы, словно увидел хищника. Я обнаружил Джорджию, пока она наливала воду в корыто. И, прямо как Касс, она вскинула голову и напряглась, с трепетом наблюдая за моим приближением.

– Чего ты хочешь, Моисей?

Джорджия перенесла охапку сена ближе к ограде и взяла вилы, чтобы распределить его между лошадьми, которые настороженно наблюдали за мной и боялись подходить, несмотря на поданный ужин. Ее голос прозвучал грубо и вызывающе, но я все равно разобрал нотки паники. Я пугал ее. Я был крупным мужчиной и наводил страх. Но Джорджия испугалась не поэтому. Она просто убедила себя, что никогда не знала меня настоящего. Для нее я стал незнакомцем. Парнишкой, который рисовал картину, пока его мертвая бабушка лежала на кухонном полу. Психом. Некоторые даже думали, что это я убил бабушку. А другие подозревали, что я убил многих людей. Я правда не знал, что думала обо мне Джорджия. Но в тот момент мне было плевать.

– Чего ты хочешь? – повторила она.

Я забрал вилы из ее рук и закончил работу за нее. Мне было необходимо отвлечься. Джорджия беспомощно опустила руки и отступила, явно не зная, как вести себя в данной ситуации.

– У тебя был сын.

Я продолжал пронзать тюки сена и выкладывать его частями перед забором, не глядя на Джорджию. Я никогда не смотрел в глаза родственникам погибших. Просто говорил до тех пор, пока они не перебивали меня криками или, всхлипывая, не просили продолжить. Как правило, этого было достаточно. Мертвые оставляли меня в покое, стоило мне доставить их послание. После этого я наслаждался свободой – до следующего посетителя, не дававшего мне пожить в свое удовольствие.

– У тебя есть сын, и он постоянно шлет мне видения. Твой сын… Эли? Я не знаю, чего он хочет, но он не дает мне покоя. Поэтому я и приехал… возможно, ему будет этого достаточно.

Джорджия не перебивала. Не кричала. Не убегала. Она просто обхватила себя руками и сосредоточила взгляд на моем лице. Я мимолетно посмотрел ей в глаза и сразу же перевел взгляд на местечко над ее головой. Сено закончилось, поэтому я оперся на вилы. И ждал.

– Мой сын мертв. – Ее голос звучал странно, словно ее губы окаменели, и она больше не могла нормально выговаривать слова.

Я снова посмотрел на нее. Она и вправду будто превратилась в камень. Ее лицо застыло, напоминая скульптуру из моей книги. В тускло-золотистом дневном свете ее кожа выглядела гладкой и бледной, как мрамор. Даже светлые волосы, заплетенные в толстую косу и перекинутые через плечо, казались обесцвеченными и натолкнули меня на мысль о тяжелой веревке, которую постоянно показывал Эли – веревке, которая, кружась в воздухе, падала петлей на шею лошади с пятнами на крупе.

– Я знаю, – мягко произнес я, но давление в моей голове увеличивалось по нарастающей. Вода поднималась пульсирующими волнами, и души готовились прорваться через мою оборону.

– Тогда как он может что-либо тебе показывать? – грубовато спросила Джорджия.

Я сглотнул, пытаясь остановить поток, и снова встретился с ней взглядом.

– Ты знаешь как, Джорджия.

Она быстро покачала головой, упрямо отрицая свою осведомленность о подобных вещах. Затем отступила на шаг и покосилась влево, будто готовилась сбежать.

– Оставь меня в покое.

Я подавил свой гнев. Оттолкнул его, чтобы он не ударил по ней, когда в действительности мне хотелось толкнуть ее, стереть отрицание с этой симпатичной мордашки, ткнуть ее головой в землю, пока ее рот не наполнится грязью. Тогда она могла бы приказать мне уйти. Тогда я бы этого заслуживал. Вместо этого я сделал, как меня попросили и отвернулся, игнорируя мальчика, семенящего позади. Он лихорадочно посылал мне видения о своей матери, пытаясь беззвучно позвать меня обратно.

– Как он выглядит? – крикнула Джорджия мне в спину, и отчаяние в ее голосе так противоречило ее поведению, что я замер. – В смысле, если ты его видишь. Как он выглядит?

Эли возник передо мной, подпрыгивая на месте, и, улыбнувшись, показал на Джорджию. Я обернулся, по-прежнему злой, по-прежнему непокорный, и приготовился ко второму раунду. Эли снова переместился, возникая между мной и загоном для лошадей. Я перевел взгляд с него на Джорджию.

– Он маленький. С темными кудрявыми волосами. И карими глазами. У него твои глаза.

Она скривилась и схватилась за грудь, будто стимулируя свое сердце биться.

– Его волосы слишком длинные и лезут в глаза. Ему нужна стрижка.

Мальчик смахнул упавший завиток с глаз, словно понимал, что я говорил его матери.

– Он ненавидел стричься, – тихо ответила Джорджия и тут же поджала губы. Казалось, она жалела, что поддержала разговор.

– Он боялся машинки для стрижки, – подсказал я. От воспоминания Эли о жужжании возле ушей мое сердце тоже