На камне была выгравирована лошадь, чьи задние ноги покрывали яркие пятна. Пейнт. Рядом стояла ярко-желтая ваза с большим букетом полевых цветов, и мне вспомнилась песня, которую пела женщина в видении Эли: «Ты мое солнце…» Я неосознанно пропел эти слова. На камне не было имени Джорджии, но я знал с тошнотворной и обескураживающей уверенностью, что она мама Эли. Иначе и быть не могло.

Я решил посчитать на всякий случай. За девять месяцев до июля 2007-го был октябрь 2006-го.

Джорджия – мать Эли. А я – его отец. Иначе и быть не может.

Джорджия

Я родила Эли 27 июля 2007 года, за месяц до своего восемнадцатилетия. Никто не знал о моей беременности до третьего месяца. Я бы скрывала ее и дольше, но мои любимые джинсы, которые я носила каждый день, уже не застегивались на пуговицу, а мой плоский живот и накачанные бедра перестали быть достаточно плоскими и накачанными, чтобы влезть в беспощадный деним. Но мое затруднительное положение не ограничивалось беременностью. Хуже всего было то, что Моисей отец, а в нашем городке его имя стало сродни ругательству.

Мы с родителями обсуждали вариант отдать ребенка на усыновление, но я не могла поступить так с Моисеем. Тогда бы все, что между нами произошло, стало бы бессмысленным. А для меня наши отношения никогда такими не были и не будут. Возможно, Моисей никогда не узнает о своем ребенке и будет вечно одиноким в этом мире, но не его сын. Пусть я и ненавидела его время от времени, пусть и сделала его безликим человеком, пусть и не знала, где он и чем занимается, я все равно не могла отдать его ребенка. Просто не могла.

Но в день, когда родился Эли, речь пошла уже не обо мне или Моисее, не о слабости или силе. Внезапно все, кроме Эли, потеряло значение – мальчика, зачатого в смятении. Мальчика, который так напоминал своего отца, что, взглянув на его крошечное личико, я полюбила его с такой страстью, что все сожаления о его зарождении рассыпались и обратились прахом. У них больше не было власти над нами; они были не более чем бумагой против пламени обожания, распалившегося в моем сердце и сделавшего драгоценное лицо моего сына – доселе безликого и внушающего страх – незыблемым.

– Как ты его назовешь, Джорджия? – прошептала мама со слезами, текущими ручьями по щекам, пока наблюдала, как ее маленькая девочка становилась матерью.

С тех пор, как я скинула свой груз на ее плечи, она сильно постарела. Но в свете новой жизни, сделавшей эту больничную палату священным местом, мама выглядела безмятежно. Я гадала, отражалась ли та же безмятежность и на моем лице. С нами все будет хорошо. Все будет хорошо.

– Эли.

Мама улыбнулась и покачала головой.

– Джорджия Мэри, – она хихикнула. – Как Эли Джексона, наездника быков?

– Как Эли Джексона. Я хочу, чтобы он взял жизнь за рога и держался до последней секунды. И когда он станет лучшим наездником быков в истории, даже лучше, чем его тезка, все будут скандировать «Эли Шеперд!»

Я отрепетировала свой ответ, и он звучал чертовски хорошо, поскольку был искренним. Но я назвала Эли не в честь наездника быков. Это просто удачное совпадение. Я назвала его в честь Моисея. Никто не хотел о нем говорить. Даже я. Но мой ребенок – это и его ребенок, и я не могла просто закрыть глаза на этот факт. Не могла полностью вычеркнуть его из жизни.

Я долго и тщательно обдумывала, как назову своего малыша. На двадцать первой неделе я сделала УЗИ и узнала, что у меня мальчик. Я выросла на книгах Луиса Ламура и была убеждена, что родилась не в ту эпоху. Родись у меня девочка, я бы назвала ее Энни. Как Энни Оукли. Как из мюзикла «Энни, тащи свое чертово ружье». Но у меня оказался мальчик. И я не могла назвать его Моисеем.

Я листала Библию, пока не нашла главу в «Исходе», где Моисей говорил о своих сыновьях и их именах. Старшего звали Гирсам. Тут я скривилась. Может, во времена Моисея это имя и было популярным – как сейчас Тайлер, Райян или Майкл, – но я не могла так поступить со своим ребенком. Второго обозвали еще хуже – Элиезер. В Писании Моисей сказал, что назвал его Элиезером, потому что: «Бог отца моего был мне помощником и избавил меня от меча фараонова».

В купленной мною книге детских имен было сказано, что имя Элиезер значит «Бог помощи» или «мой Бог – помощь». Мне это приглянулось. Полагаю, в каком-то смысле Моисей был избавлен от меча Дженнифер Райт. Возможно, его спасли, чтобы мой сын мог появиться в этом мире. Я была юной, откуда мне знать? Но имя казалось подходящим, поскольку я не сомневалась, что мне потребуется вся помощь – Божья и всех остальных. Так что я назвала его Эли.

Эли Мартин Шеперд. Эли – потому что он сын Моисея, Мартин в честь моего отца и Шеперд – потому что он мой.

Я окончила выпускной класс на последних месяцах беременности. На вопросы не отвечала и Моисея не обсуждала. Я позволила людям судачить и, когда они требовали ответов, просто показывала средний палец. В конце концов они смирились. Но все знали. Достаточно было взглянуть на Эли, чтобы сложить два и два.

У него были карие глаза, как у меня, и мама заверяла, что у него моя улыбка, но все остальное ему досталось от Моисея. Его волосы росли черными кудрями, и я гадала, как бы выглядели волосы Моисея, если бы он их отрастил. Он всегда стриг их до такой степени, что они больше походили на щетину. Мне было любопытно: если бы Моисей увидел Эли, узнал бы он себя в нашем сыне? Но я отмахивалась от этих мыслей и делала вид, что мне плевать. Моисей вновь становился безликим, чтобы я не могла больше их сравнивать.

Но во многом Эли походил на меня. Благодаря своей неуемной энергии он встал на ноги уже в десять месяцев. Следующие три с половиной года я только и делала, что гонялась за ним. Эли смеялся и убегал, не желая замирать ни на секунду, кроме тех случаев, когда сидел верхом. С лошадьми он всегда был тихим и спокойным, как я его и наставляла, и наблюдал за ними так, будто в мире не было ничего лучше, ничего прекраснее, ничего увлекательнее. В точности как его мама. Помимо стандартных детских рисунков