Глава 16

Всю ночь Нину тревожили сны о пленных королях, черных экипажах с запряженными драконами и девушках, готовых отдать ведьме палец в обмен на любовь.

В конце концов, оставив попытки выспаться, она потерла глаза, включила лампу и нашла ручку с блокнотом.

Сказка стала меняться.

Вернее, не совсем так: они добрались до той части, которую Нина прежде не слышала. Рассказывая историю о крестьянке и принце, мать еще не заходила так далеко. В этом Нина была уверена.

Да и деталей теперь так много, что трудно принять историю за обычную сказку. Что же все это значит?

Нина записала: Фонтанка (реальная).

Постукивая ручкой по блокноту, она прокрутила сказку в голове от начала.

Папиросы (с каких пор матери в сказках курят? и почему в начале сказки она не курила?).

Галина Какая-то-там. Фамилия балерины начисто вылетела у нее из головы, но она явно была русской.

С этой мыслью Нина спустилась в кабинет отца и включила компьютер. Интернет-соединение устанавливалось целую вечность, но как только появился доступ, она начала вбивать в поисковую строку все, что приходило на ум. Это занятие до того затянуло ее, что она чуть не подпрыгнула, когда Мередит дотронулась до ее плеча.

– Я так понимаю, ты не спала.

Нина отодвинула стул и вскинула голову:

– Все из-за сказки. Вчера она звучала по-новому, правда? Мы ведь раньше не слышали эту часть?

– Да, – согласилась Мередит.

– Ты заметила, что изменилось? Мать Веры курит и носит растянутые чулки, а Вера забеременела до свадьбы. Разве в сказках такое случается? А как тебе это: «Галина Уланова – великая русская балерина, которая до 1941 года танцевала в Ленинградском театре оперы и балета, а потом в Большом театре в Москве». И посмотри на картинку, видишь – на куполе корона и лира.

Мередит нагнулась к экрану.

– Точь-в-точь как описала мама.

Нина что-то набрала на клавиатуре, и на экране появилось изображение Летнего сада.

– Тоже реальный сад. Он находится в Санкт-Петербурге, который раньше был Ленинградом. А еще раньше – Петроградом. Похоже, как только у русских меняется власть, они тут же бросаются все переименовывать. Видишь мраморные скульптуры и липы? А вот Медный всадник. Только это не крылатая лошадь, а человек на коне, и стоит памятник на Сенатской площади.

Мередит сдвинула брови.

– Я нашла в папином ящике письмо. В нем какой-то профессор из Аляски спрашивает маму про Ленинград.

– Серьезно? – Нина снова склонилась над компьютером, ее пальцы бегали по клавишам, пока на экране не высветилась биография Галины Улановой. – «Особую популярность она имела в Ленинграде в тридцатые годы». Жаль, что мы не знаем, сколько маме лет… – Она ввела в поиск «Ленинград 1930».

На экране появились результаты поиска. Нина зацепилась взглядом за слова «Большой террор» и кликнула по ссылке.

– Слушай, – сказала она, когда страница наконец загрузилась. – «В тридцатые годы власть проводила массовые репрессии, в ходе которых силовые структуры подвергали арестам радикально настроенных крестьян, представителей этнических меньшинств и деятелей культуры. Этот период ознаменовался слежкой за гражданами, ночными арестами, тайными “следствиями”, многолетними тюремными сроками и расстрелами».

– Черные экипажи, – сказала Мередит, заглянув Нине через плечо. – Тайная полиция сталинского режима увозила людей на черных машинах.

– Черный князь – Сталин, – догадалась Нина. – Это рассказ в рассказе.

Она отодвинулась от компьютера. Они с Мередит переглянулись, и Нина впервые в жизни ощутила настоящую близость с сестрой.

– Значит, в сказке есть доля правды, – тихо сказала она. По спине побежали мурашки.

– Ты заметила, что мама перестала сходить с ума и терять связь с реальностью?

– Ни одного случая с тех пор, как она приступила к сказке. Как думаешь, папа предполагал, что от этого ей станет легче?

– Не знаю, – ответила Мередит. – Я понятия не имею, что все это значит.

– Я тоже. Но мы докопаемся.

Приехав в офис, Мередит никак не могла сосредоточиться на делах. Вряд ли кто-нибудь это заметил, но, сидя на встречах, отвечая на звонки и читая отчеты, она то и дело возвращалась мыслями к матери и ее сказке.

К концу дня она впала в такую же одержимость, что и Нина. После работы, заехав домой и покормив собак, она отправилась в «Белые ночи» и снова зашла в кабинет отца.

Усевшись на пушистом ковре, она нашла коробку с надписью «ДОКУМЕНТЫ И ПРОЧ., 1970–1980» и открыла ее.

С этого она и начнет. Пусть Нине нет равных в поиске информации, зато Мередит знает, где нужно искать в самом доме. Раз она нашла одно письмо о прошлом матери, наверняка найдет и другие. Может, какие-нибудь документы попали в неверно подписанные папки, а среди памятных мелочей обнаружатся фотографии.

Отыскав ту самую папку с надписью на русском, Мередит вытащила ее. Перечитав письмо от профессора Адамовича, она села за стол и включила компьютер. Первая же ссылка перенаправила ее на сайт Аляскинского университета.

Она взяла телефон и набрала указанный на сайте номер. Дозвониться получилось не сразу, но в конце концов ее все же перевели на Департамент русистики, и женщина с заметным акцентом спросила:

– Чем я могу вам помочь?

– Я бы хотела поговорить с профессором Василием Адамовичем.

– Надо же, – удивилась женщина, – давно я не слышала это имя. Профессор Адамович вышел на пенсию лет двенадцать назад. Его работу продолжают несколько очень достойных учеников, если хотите, я могу вас соединить с кем-то из них.

– Мне нужен именно профессор Адамович. Я бы хотела задать ему пару вопросов об одном из его исследований.

– Что ж, тогда, наверное, я вам помочь не смогу.

– Можно ли связаться с профессором напрямую?

– К сожалению, я не знаю.

– Спасибо, – с досадой сказала Мередит.

Она выключила телефон и подошла к окну кабинета, откуда открывался вид на зимний сад. Скамейка в этот теплый вечер пустовала, но, пока Мередит стояла у окна, во двор вышла мать, закутанная в огромный клетчатый плед, край которого волочился по траве. Она прошла по дорожке, прикоснулась к обеим медным колоннам, села на скамейку и достала из сумки вязанье.

Даже издалека Мередит видела, как низко мать опустила голову, как сгорблены ее плечи, – хотя перед дочерями мать всегда держалась прямо, сейчас, похоже, у нее не оставалось на это сил. Казалось, она что-то говорит – то ли себе под нос, то ли цветам, то ли… папе. Всегда ли у нее была такая привычка? Или только потеряв любимого, она завела обычай сидеть в зимнем саду и