Я ответствую, что, по моему мнению, судьба падре Фелипе была предрешена еще при жизни инквизитора Рикельмо, который презирал слабости нашего богобоязненного пастыря и упорно его сторонился. Вероятно, он не хотел, чтобы священник уводил его от этих бредней о драконах, заговорах и тайных убийствах. Посему Рикельмо не сообщил падре, куда он отправился в то утро и с кем собирался встретиться на склоне Сеполькро – в месте, куда перед самой смертью приходят звери: и благородные животные, что всю жизнь несут ярмо и служат нам силой своих суставов и хребтов, и бесполезные шкодники, незваные обитатели наших подвалов, чердаков и конюшен, кошки, ласки и змеи.

Ответствую далее, что монах Рикельмо мог также отправиться на Сеполькро из чистого любопытства, услышав где-то об этом необычном кладбище. Или же он заблудился там без всякой причины, просто двигаясь вперед, что порой случается и с коренными жителями сей округи, если они слишком погружены в свои мысли. И наверняка он даже не заметил меня, выходящую из леса с охапкой хвороста за спиной, если я и правда прошла мимо него в блаженном неведении, что так удачно дополнит вашу ложь, собрав ее в складную историю, пока ваш собрат, перепрыгивая с камня на камень, поднимался навстречу неминуемой смерти. Печально только, что в своих столь упорных поисках смерти он не отправился в один из приморских городов, где убийцы так ловко и качественно исполняют свое ремесло с помощью ножа или веревки на горле, что ни один грех или неосторожное признание не успевают соскользнуть с уст жертвы перед кончиной. Между тем у нас все истории оборачиваются и проникают друг в друга, и оказывается, что дракон и Корво, святой Калогер и этот несчастный Рикельмо словно превращаются один в другого.

Я представляю, какое благоговение испытал ваш собрат, когда в последний миг, на последнем издыхании узрел себя рядом со своим святым предшественником – святым Калогером, ведь водрузили его на ту же решетку и умерщвили с той же легкостью, что и во времена язычников, которые до сих пор мерещатся вам здесь в предвечернем мраке! Ибо я знаю вас, монахов в сандалиях, знаю, с каким рвением вы бегаете по окрестностям в поисках следов псоглавцев. Обычные следы собачьих лап на глине переполняют вас таким ужасом, что деревенская детвора для забавы выискивала их на старой выработке недалеко от Индиче и под покровом ночи укладывала ровным рядком на пороге дома падре Фелипе. И потому с прошлой зимы он пребывал в полной уверенности, что демоны неустанно покушаются на его душу, а тем временем Эракла подкарауливала маленьких разбойников и многих даже успела вздрючить. Однако ей так и не удалось успокоить падре Фелипе, потому что лучше и достойнее быть преследуемым неумолимыми демонами, нежели пасть жертвой насмешек деревенских сопляков. И когда я думаю об этом, мне кажется, что ваш собрат Рикельмо, смачно проглатывающий все насмешки и ложь, был так же обсмеян, шкворча над пламенем мученичества, которого, в сущности, не было.

Признаюсь, потому как нет смысла это утаивать, что это я нашла мертвого инквизитора, когда по обыкновению утром отправилась в лес за корой, сухими ветками, несколькими горстями ягод или даже мертвым зайчиком, если бы он попался в тайно расставленные силки. Но вместо восхитительной заячьей тушки я наткнулась на Рикельмо, а вернее, испепеленный отпечаток его тела на решетке. Он рассыпался со звуком, похожим на вздох, едва я приблизилась, словно задержался он там исключительно для того, чтобы свидетельствовать о некогда наполнявшей его сущности. Я узнала вашего собрата только по сандалиям, выставленным на краю поляны рядом так ровно, что кончик первого ни на волосок не отставал от второго в этой смертельной гонке. Ремни были аккуратно свернуты и помещены в углубление под пяткой, как будто обувь была оставлена на время ночного отдыха на пороге кельи и кто-то вскоре намеревался ее снова надеть.

И да, Мафальда, а с нею Гита, Нуччия, Эвталия и Текла не врут, когда говорят, что я кричала и рвала на себе волосы, стоя над сожженным инквизитором Рикельмо, как это делают на похоронах старухи – иногда по зову сердца, а иногда за плату. Ибо знайте, что по обычаю просветленных каждого умершего следует провожать в загробный мир с отчаянием, хотя бы и такого безнадежного дурака, как Рикельмо, который, бесспорно, сам навлек на свою голову эту беду. И даже если мне незачем было лить слезы над ним, я плакала над той трогательной заботой, с которой он снял сандалии и поставил их так, чтобы они могли служить миру дольше, чем их владелец, – так и случилось, потому что кто-то их украл и, как вам известно, до сих пор их не удалось найти. А это значит, инквизитор Рикельмо будет ходить босиком на фресках, которыми вы непременно скоро распишете стены храмов в более миролюбивых краях, чтобы разжечь в невеждах пламенную веру в чудеса нового Калогера, как его уже называют самые прыткие, бесстыдно опережая события.

Я ответствую далее, что падре Фелипе, как мне говорили, почуяв поднимающийся над решеткой чад святости, собрал прах инквизитора Рикельмо в глиняный горшок, дабы его не смогли осквернить колдуны и использовать для мерзких обрядов. Повторяю, если вам нужно кого-то обвинить в этом преступлении, вините в нем неуемное любопытство самого Рикельмо, а мне его не приписывайте. Ибо неправда то, что утверждает эта потаскуха Мафальда, будто это я заманила Рикельмо в горы, назначив ему там встречу с моим братом Вироне – вернее, с человеком, который себя за него выдает, потому что я не знаю, кто он на самом деле, – чтобы он мог под сенью леса убить монаха, как раньше убивал воинов герцога и слуг наместника, не щадя и духовных лиц, если они не хотели ему поклоняться и клясться в покорности.

Добавлю, что много было здесь сказано плохого обо мне и моих намерениях, а ложь, как обычно случается с ложью, с каждым повтором разрастается и набирает силу, и поэтому сейчас вы не хотите принять эту простую истину, что смерть Рикельмо не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к моим братьям. Инквизитор вовсе не пытался отыскать разбойников в гротах Ла Вольпе и не питал к ним ненависти большей, нежели то предписывала ему верность патриарху и герцогу. Он просто