Я ответствую далее, что, согласно моей памяти, за месяц до того вечера, когда мать показала мне дракона, в деревне Киноварь все шло своим чередом. В замке не гостили ни посланники графа Дезидерио, ни алхимики с толпой своих слуг, только странствующие пастухи поили свои стада у водопоя. И как раз тем летом, как я вам уже рассказывала, один молодой вермилианин пытался сбежать с дочерью овчара, и еще долго наши разговоры были только об этом. Никого не интересовала ни моя мать, ни кучка ее бастардов. Не понимаю тогда, откуда у этого несчастного Рикельмо взялось подозрение, будто где-то на краю того неподвижного, выгоревшего на солнце лета старый пристав вздумал освободить Корво и вывезти его с Интестини. Сначала якобы он хотел его спрятать в повозке, везущей выработку с шахты, но, по мнению брата Рикельмо, вскоре понял, что этот план не удастся, потому что вермилион слишком сильно изменил графского сына, чтобы тот мог спрятаться среди вермилиан, стражников, возниц и погонщиков тягловых животных. Тогда он обратился к управителю Тесифонте, чтобы тот нашел для него труппу комедиантов, заслуживающих доверия и склонных, в надежде на прибыль, предпринять опасное путешествие. Им сообщили только, что они должны выкрасть одного из вермилиан и вместе со всей семьей спасти от неизбежного наказания, грозящего всем беглецам.

Нет, мне нечего добавить к подозрениям брата Рикельмо, являющимся очевидным бредом, и не возьму на себя смелость утверждать, действительно ли комедианты, отправляясь на своих повозках в путь, искренне верили, что предприняли столько усилий лишь ради побега из деревни Киноварь обычного селянина с лицом, обагренным вермилионом, или же рассказали им нечто совершенно иное, но заплатили за их услугу золотом. Люди этого сословия привыкли удовлетворять прихоти вельмож, от которых они в своих непрерывных странствиях полностью зависят, потому они не задают им лишних вопросов. И даже если они и боялись королевских слуг, то, отправившись в деревню под названием Киноварь, они, вероятно, испытывали и некое любопытство, ибо в те времена чужаки здесь не кружили, как мухи вокруг навоза. Думаю, они рассчитывали обзавестись некой историей, которую в будущем можно будет обменивать на серебряные монеты и кувшины вина в бесчисленных деревнях, селениях и тавернах. Они разбили шатры под стенами замка, а дальше все завертелось, как вы от меня уже слышали, с той лишь разницей, что, по мнению инквизитора Рикельмо, старейшины раскрыли хитрость пристава и тем самым погубили мою мать и Корво, который был драконом.

Я ответствую со всей убежденностью, что вашего собрата подвело отсутствие опыта в мирских делах, потому что недостаточно слушать множество рассказав о грехах обыденной жизни, чтобы до конца понять их. Он написал викарию, призывая его очистить наши деревни от изъедающей их гнили, но в качестве раскрытого преступления он указал не ведьмины заклинания и не еретические танцы на безлюдных полянах, а обычное убийство графского сына и матери его детей. Когда представление комедиантов подошло к концу – как следует из отчета инквизитора Рикельмо – и все жители разошлись по своим очагам, шалашам и лачугам, моя мать якобы помчалась за Корво сказать ему, чтобы в назначенное время он ждал на склоне Сеполькро. Затем она вернулась в деревню за детьми – за двумя своими сыновьями, рожденными от семени Корво. В темноте она обняла самого спокойного и уверенного мула, после чего положила в его корзины спящих детей, по одному в каждую, оставив меня одну, как она считала, опоенную зельем, в постели в комнате постоялого двора Одорико. Однако я проснулась, в силу своей предательской, бастардской природы. Я украдкой последовала за ней, а когда убедилась, что она решила меня бросить, поддалась ярости и отчаянию. Обезумевшая, я помчалась к дому моих дядей, чтобы разбудить их и рассказать о своей обиде, потому что, как вы сами когда-нибудь поймете, можно в одно мгновение разрушить себе жизнь и даже не заметить этого. Таким образом, весь план сорвался из-за глупости и зависти нелюбимого ребенка, по-кукушечьи подброшенного приставом в чужое гнездо. «Истинная природа всегда проявит себя, – написал с монашеской сдержанностью ваш собрат Рикельмо, – ибо чего еще следовало ожидать от дочери блудницы, рожденной и выкормленной для измены?»

Я ответствую, что ваш собрат, несомненно, заблуждался, так как в моем понимании блудницы честнее остальных, ибо они торгуют не истиной, а только своими телами, тогда как множество лицемерных святош, вроде вашей Мафальды, тайно желают старому мужу смерти и подают ему в вине маковый напиток, чтобы затем свободно тискаться с молодым ухажером. Поверьте моим словам, не один такой эликсир я приготовила для достойных жен вермилиан, когда они еще осмеливались заходить в мою хижину, а прелюбодеяние не казалось им слишком сильным грехом, особенно если оно совершалось тайно и для обоюдного удовольствия. Но вы предпочитаете наивно верить, что только шлюхи и их приплод пронизаны вероломством и предательством; это удобно объясняет мой поступок, когда мои дяди, вооружившись ножами, дубинками и кольями для отгона волков, что зимними ночами близко подходят к подворьям, созвали самых надежных соседей и с благословения старейшин отправились на склон Сеполькро, где моя мать должна была встретиться с любовником.

Поэтому я отрицаю выводы Рикельмо, будто я поспешила за дядями, но, испугавшись вида клинков и факелов, попыталась предупредить мать, однако было уже слишком поздно. Сын графа уже покинул укрытие, совсем как скальный червь, выползающий из своей ямы, и именно на него наткнулись мои дяди. Вид изменившегося Корво убедил их, что свершилось великое зло, и теперь они должны предотвратить нечто более страшное. Угадав намерения своих братьев, мать выбежала им навстречу и попыталась удержать их от злодеяния, а может, только отвлечь от сыновей, спрятанных в лисьей норе у поваленной сосны, хотя были они щенками дракона, а не лиса, но мои дяди схватили ее и перерезали ей горло ножом, поскольку по закону общей крови могли наказать ее за то, что она сделала.

Я понимаю, что, по словам брата Рикельмо, все происходило именно так, а дочь блудницы – коей я не являюсь! – смотрела на смерть своей благодетельницы, которую привыкла называть матерью. Она видела также, как вермилиане осквернили ее тело, распороли живот и вырвали внутренности, желая убедиться, что она не носила в своей утробе еще одно чудовище, способное выбраться из трупа на свет и зарыться в пластах вермилиона, чтобы созреть в них