и разрушили старинную королевскую крепость Бастилию; 4 августа французская аристократия в великодушном порыве отказалась от своих привилегий.

Неужели во Франции, как и в Америке, свершится «умеренная» революция? Неужели молодая республика послужила примером старому королевству? Долгое пребывание Франклина в Париже, его популярность, легенды о нем, рассказы офицеров Рошамбо и путешественников, безусловно, способствовали тому, что у французов проснулась жажда перемен. И коль скоро существует континент, на котором восторжествовали Добродетель, Простота и Свобода, то почему бы не пойти по его стопам? И в особняке Лафайета, и в резиденции Джефферсона проходили долгие тайные собрания. «Ночь чудес» 4 августа стала делом рук влиятельной группы молодых аристократов — ее престижу весьма способствовали рассказы об американской войне, — во главе которой стоял виконт де Ноай, свояк маркиза де Лафайета. После штурма Бастилии ключ от крепости был отправлен Джорджу Вашингтону, «поскольку ее ворота смогли распахнуться только благодаря принципам Америки». Декларация прав человека и гражданина повторяла американские декларации. Франция дала Америке Лафайета, та вернула долг сторицей, подарив Франции Джефферсона, который призывал своих парижских друзей сохранять радикальность в мыслях и умеренность в действиях, — привычное сочетание для англосаксонских стран, но весьма ненадежное — для романоязычных. «Вы замените Франклина?» — спрашивали у Джефферсона французские министры. «Я ему наследую, заменить его невозможно», — был ответ Джефферсона. Он не мог даже предположить, насколько он близок к истине.

Жан-Батист Лесюэр. События Французской революции в Париже — демонстрация бюстов герцога Орлеанского и Неккера, 12 июля 1789 года. Гуашь. 1789–1790

Неизвестный художник. Взятие Бастилии. Конец XVIII века

2. Вначале новости из Франции будоражили американцев. Они гордились тем, что им подражают, гордились молодыми офицерами, своими духовными сыновьями, гордились тем, что в день смерти Франклина (17 апреля 1790 года) парижское кафе «Прокоп» было затянуто черной тканью, на люстры накинуты траурные вуали, а на двери висела надпись: «ФРАНКЛИН УМЕР». Многие хотели бы, чтобы эта революция, как в Соединенных Штатах, была вовремя остановлена и власть осталась в руках знати. Но затем, узнав, что насилие во Франции нарастает, Америка крайне встревожилась. Без сомнения, оно было оправдано угрозой насилия. Но американские священнослужители выразили протест против жестокого обращения с духовенством во Франции, а все американцы гневно осуждали расправу, которую революционные трибуналы чинили над невинными гражданами. В Англию, а позднее и в Америку хлынули беженцы, спасаясь от гильотины, они описывали ужасы режима. Бёрк, некогда защищавший Американскую революцию, яростно обрушился на Французскую. «Тридцать тысяч экземпляров „Размышлений“ Бёрка были раскуплены благонамеренными гражданами; сто тысяч экземпляров „Прав человека“ — уже целой толпой…» «Права человека» — памфлет Томаса Пейна, который, не зная ни слова по-французски, стал членом Конвента. Пейн высмеял жалость, проявленную Бёрком к жертвам террора: «Он оплакивает оперение, но ему нет дела до умирающей птицы». Главный тезис Пейна: раз Французская республика — это демократия, она имеет любые права, вплоть до права пренебрегать законом. «Если вся нация, целиком, решает что-то сделать, значит она имеет на это право». Но убеждение, что воля народа выше любой конституции, было прямо противоположно доктрине американских отцов-основателей, и последовала мощная ответная реакция. Молодой бостонский юрист Джон Куинси Адамс (сын Джона Адамса) блестяще ответил Пейну под псевдонимом Publicola. Он напомнил ему о правах меньшинств: «Если большинство не подвластно ни человеческому, ни Божьему закону и не ведает иных правил, кроме собственного блага, какая же безопасность может быть уготована гражданам страны и как могут быть гарантированы их неотъемлемые права?..» Зато Джон Адамс, отец Публиколы, осуждая демократию вообще, взял за пример революционную Францию. «Помните, — поучал Адамс, — демократия не бывает вечной. Ее запал быстро иссякает, и очень скоро она оборачивается против самой себя. Не было ни единой демократии, не завершившейся самоубийством».

Ключ от Бастилии и доныне хранится в бывшей резиденции президента Вашингтона в Маунт-Верноне

Томас Пейн и права человека. Английская карикатура. 1792

Джон Синглтон Копли. Портрет Джона Куинси Адамса. 1796

3. Потом наступил террор, и Америка разделилась надвое. «Французская революция, — сказал один американец, — прорыла красную борозду не только в истории Франции, но и в истории Америки. Она не просто раскалывала партии, она формировала их, проводила границы, наделяла девизами и внушала чувство горечи». Одна половина страны разглядела лишь борьбу между угнетенным народом и тираном и встала на сторону народа против тирана; другая половина усматривала лишь борьбу между элитой и народом, между религией и атеизмом и заняла сторону элиты и религии. Когда революционная армия победоносно отразила вторжение, американские массы пришли в неописуемый восторг. Среди передовых умов вспыхнули революционные настроения. «Гражданин Адамс… Гражданин Джефферсон…» Демократические общества копировали французские клубы. Кинг-стрит в Нью-Йорке переименовали в Либерти-стрит. Однако федералисты обращали внимание на жестокость якобинцев. Говернер Моррис, сменивший Джефферсона на посту посла Соединенных Штатов в Париже, вступил в сговор, надеясь спасти короля Людовика XVI, и попытался организовать его побег. Должно быть, Вашингтон рекомендовал ему соблюдать осторожность: «Во Франции говорят, что вы покровительствуете аристократии и враждебно настроены к революции». Этот конфликт разделял не только классы, но и штаты Америки. Юг в подавляющем большинстве был за Францию, не столько из-за якобинства, сколько из-за ненависти к англичанам. Новая Англия выступала против Франции, смешивая пуританство и англоманию. Слово «якобинец», звучащее оскорбительно в лексиконе правящих классов, стало хвалебным на языке оппозиции. В Филадельфии целая толпа собралась под окнами миссис Бинэм, жрицы федерализма, чтобы спеть ей «Марсельезу». В Бостоне все, кто не жаловал Бэкон-стрит[5], быстро приобрели ярлыки якобинцев. В Чарлстоне богатые плантаторы щеголяли трехцветными кокардами, а потомки гугенотов мстили Людовику XIV, празднуя казнь Людовика XVI. Эти распри стали еще более ожесточенными, когда в Соединенные Штаты прибыл гражданин Жене, новый посланник Французской республики.

Французская Декларация прав человека и гражданина. Живописная версия Жан-Жака-Франсуа Ле Барбье. 1789

4. Гражданин Жене до революции был королевским служащим. Его отец, главный делопроизводитель министерства иностранных дел, хорошо знал Франклина и Джона Адамса, который даже водил маленького Эдмона Жене вместе с собственным сыном Джоном Куинси Адамсом в версальский зверинец. Тот сменил своего отца в кабинете Верженна. В тот момент, как того требовали происходящие события и его карьера, политические взгляды Жене стали резко меняться, а его революционное рвение не осталось незамеченным. Томас Пейн, оракул ассамблей по американским вопросам, вместе с поэтом Джоэлом Барлоу предложили отправить Жене в Соединенные Штаты. Жене был племянником мадам Кампан, первой камеристки Марии-Антуанетты, и Томас Пейн питал надежды отправить с ним в Америку короля и королеву Франции. Было ясно, что,