Поэтому представляется целесообразной известная перестановка наших научных работников с менее важных на более важные участки. Кто этому воспротивится, тем можно предоставить возможность уйти из Института, заменив их людьми более подходящими.

Третье предложение. Формалистический подход к проблемам литературоведения в нашем институте все еще пользуется кредитом. Пережитки формализма у нас сильнее, чем в каком-либо другом литературном учреждении страны. Это – основной и серьезнейший недостаток в научной работе Института.

Конечно, медовые месяцы грубого, так называемого морфологического формализма остались лет на 20 позади. Формализм меняется, приспособляется, совершенствуется, прикрывает наготу своих исследований бесконечной вереницей мелких фактов литературного быта, но продолжает жить.

Излюбленным занятием новейшего формализма является раздувание, мистификация архивных пустяков, поиски “влияний” и жанровые сопоставления. Литературный процесс представляется неким замкнутым в себе имманентным движением, вторжение непосредственных сил общественной жизни недоучитывается, классовая борьба принимает только форму профессиональной борьбы между писателями, общественное бытие сужается до рамок литературного быта. Эта чрезмерная акцентировка внимания на чисто литературном генезисе, при непонимании решающей роли социального генезиса и классовой функции творчества, приводили в конце концов к уже осужденному методу компаративизма; в данном случае он применяется лишь в географически суженных масштабах, в пределах одной страны. От этого метод не перестает быть порочным.

Все пагубные последствия такого подхода к литературе вполне проявились в исследованиях нашего Института, посвященных Льву Толстому. Эта работа находится в противоречии с ленинской концепцией о Льве Толстом. Я знаю, что Б. М. Эйхенбаум – талантливый литературовед, но он не преодолел до конца своих прежних формалистических убеждений.

Формализм существует у нас не только как остаток старого формализма, но как явление заново возникающее.

Л. А. Плоткин в своем докладе привел примеры формалистического сопоставления произведений из книги Лежнева о Шолохове, но таких сопоставлений сколько угодно можно было бы найти у нас в Институте. Если бы вы сказали нет, то я привел бы вам такие формалистические сопоставления из работы Л. А. Плоткина.

Л. А. ПЛОТКИН. Мне интересно. Приведите!

БУШМИН. Ваше сопоставление “Трех сестер” Чехова с “Бретером” Тургенева ничем принципиально не отличается от сопоставлений Б. М. Эйхенбаума. Когда Л. А. Плоткин читал свою работу на заседании сектора новой литературы, то Б. М. Эйхенбаум почувствовал дыханье прежних лет и доклад похвалил, а Г. А. Бялый[366] в общем хотя и одобрил, но сказал, что некоторые сближения сделаны чересчур внешне. Не знаю, почему уж тут произошло братание формалистов с марксистами, но произошло.

Формализм временами начинает у нас захватывать кадры, которые только что вырастают. В подготовке новых кадров мы больше озабочены выработкой методики, профессиональной техники и мало уделяем внимания выработке, методологии марксистского идейно-эстетического мышления. Мне кажется, что нужно с большой осторожностью отнестись к жанровой формулировке диссертационных тем наших аспирантов, когда ими руководят не освободившиеся от формализма профессора Томашевский и Эйхенбаум. Такие темы, как “Драматургия Пушкина” или “Драматургия Толстого”, были бы безопасны, если бы руководителями были, например, проф[ессора] Десницкий и Пиксанов. Представляется также нецелесообразной склонность брать в качестве кандидатской темы “раннего писателя”. Начинающий исследователь, еще не имеющий достаточного представления о всем творческом пути писателя, о его зрелом облике, начинает работать в границах от рождения до первого произведения писателя. Не уяснив еще себе всей сложности претворения биографического материала в творческий процесс, молодой исследователь начинает протягивать прямые нити от биографии, от родословной, от фактов – культурно-литературной подготовки формирующегося писателя к его первым опытам. Так, устанавливается узко-биографический взгляд на творчество писателя. Далее. Как известно, следы разнообразных ранних чтений писателя обычно лежат на “поверхности” его первых произведений. Это естественно. Это – факт культурной подготовки человека. Но молодой исследователь, успевший, конечно, еще на студенческой скамье много наслышаться преувеличенных разговоров о “влияниях”, начинает принимать факт усвоения литературной культуры за основной источник творчества. Тем самым прививается ошибочная тенденция к односторонним поискам литературных “влияний”.

Л. А. Плоткин не соглашается со мной. Наши мнения расходятся по целому ряду вопросов. Но важно было бы присмотреться к фактам.

В заключение я должен сказать, что я присоединяюсь к главной и самой существенной мысли доклада Л. А. Плоткина, к мысли о решительном, настоящем повороте к советской литературе наших ученых и о создании в нашем Институте сектора советской литературы. Эту мысль поддерживал Г. А. Гуковский, который указывал на необходимость выработки марксистской методологии. И мне хотелось бы напомнить очень важное принципиальное положение марксизма об отношении более ранних периодов в истории к более поздним. Маркс сказал, что “Анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны. Наоборот, намеки на высшее у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если это высшее уже известно. Буржуазная экономия дает нам, таким образом, ключ к античной и т. д. Но вовсе не в том смысле, как это понимают экономисты, которые стирают все исторические развития и во всех общественных формах видят формы буржуазные. Можно понять оброк, десятину и т. д., если известна земельная рента, однако, нельзя отождествлять их с последней”. Принципиальный методологический вывод Маркса имеет всеобщее значение для науки, имеет отношение к любой дисциплине. Недаром Маркс приводит пример из биологии и из общественной жизни. Если ученый изучает обезьяну ради человека своего времени, то он должен знать этого человека. Если буржуазное общество – ключ к пониманию античного общества, то в наше время мы можем и должны сказать, что социалистическое общество – есть современнейший ключ к научному уяснению исторического содержания всех предшествующих веков. Только знание социалистического общества дает возможность по-научному определить удельный вес каждого предшествующего общественного этапа.

Из марксистско-ленинской методологии закономерно следует, что советская литература, эстетика, социалистический реализм – ключ к литературе прошлых веков. Следовательно, изучение советской литературы не только дает народу нужные, руководящие книги, но и по-настоящему вооружает всех наших литературоведов марксистско-ленинской методологией и помогает быстрее и навсегда изжить пережитки буржуазной науки.

В заключение я хотел бы высказать такое пожелание, чтобы чаще на ученых советах ставились и обсуждались вопросы, направленные к непосредственному удовлетворению духовных и эстетических запросов советских рабочих и колхозников»[367].

Такая речь настолько была неожиданной, что буквально повисла в воздухе. Присутствующим было необходимо было перевести дух.

Выступивший затем член-корреспондент АН СССР Н. К. Пиксанов рассуждал исключительно о роли Академии наук СССР и о ее главном отличии от Императорской Академии наук – «принципе коллективизации».

Вышедший вслед за ним на трибуну Г. А. Бялый