Шрифт:
Закладка:
В книге И. И. Векслера есть еще один крупнейший недостаток. И. И. Векслер всюду вовлекает А. Толстого в круг образов и идей его предшественников. Вот почему его назвали эпигоном компаративизма, – и по заслугам. И. И. Векслер должен был идти совсем другим путем, путем историка советской литературы, он должен был показать реальную историко-литературную обстановку в советскую эпоху, он должен был показать Толстого на фоне развития советской литературы, в конкретных условиях напряженной борьбы, которая происходила в те времена. И именно потому, что нет реального исторического фона, нет и противоречий, которые были у Толстого, нет того, что тянуло Толстого назад и что двигало его вперед. Известно, что в 24 г., наряду с ошибками, А. Толстой стоял за литературу больших чувств, за литературу монументальную. Это было стремление к социалистическому реализму, к которому он пришел позднее. И, может быть, не случайно у И. И. Векслера имеются такие оговорки: “Образы сестер Булавиных, Телегина – значительнейшее художественное достижение новой русской литературы…” Какой новой русской литературы? Есть советская литература, и надо было показать, какое место занимает в ней Толстой. А этого-то как раз и нет в книге»[349].
После доклада был объявлен перерыв перед прениями; первым в них выступил Г. А. Гуковский. Отчитавшись о работе группы по изучению литературы XVIII в., он высказал свое мнение и о текущем моменте:
«Мне хочется сказать об одном вопросе, который вытекает из того, что я говорю, это вопрос об отношении нашего Института и всех его ячеек к живой практике советской литературы, а, следовательно, и к изучению оной. Должен сказать, что исторически сложившееся деление на два института русской литературы, из которых один занят историей русской литературы, а другой (московский) современной литературы, – это деление нужно признать изжившим себя, потому что процесс мировой борьбы показал нам, что невозможно заниматься историей прошлого, не живя интересами современности. Мы должны подходить с тем критерием, о котором я говорил раньше, т. е. общественной полезности и посильной помощи быстрейшему созданию коммунизма и борьбе с реакцией. Этот критерий невозможен реально без научной подготовки, без знания советской литературы. В этом смысле наши ученые, чем бы они ни занимались: “Молением” ли Даниила Заточника или Тредьяковским и Херасковым, занимаются ли они А. Н. Толстым, они все равно являются современными советскими литературоведами и поэтому знание современной советской литературы для них обязательно, иначе их исследование мертво и бесполезно…»[350]
Выступивший вслед за ним руководитель отдела западных литератур В. М. Жирмунский остановился на специфических сложностях в работе отдела:
«О роли нашего отдела в критике современного западноведения и современного западного литературоведения. Что касается современного западного литературоведения, то эту тему мы можем поднять и будем в этом году поднимать. В этом году мы дали статьи Смирнова и Реизова, посвященные истолкованию Шекспира и Бальзака. Мы будем иметь еще ряд таких статей. Смирнов, Державин и другие будут писать на эту тему.
Что же касается вопроса о занятии современной западной литературой, о ее разоблачении, то дело здесь обстоит недостаточно хорошо. Это не значит, что мы, западники – несовременные люди, если не занимаемся и не читаем современной западной литературы. Мы читаем и занимаемся современной советской литературой, и я хотел бы, чтобы на нас возложили обязанность участвовать в секторе современной советской литературы, но наши товарищи не проявляют острого интереса к современной болезненной, упадочной западной литературе. В порядке дисциплины можно предложить, но если нет внутреннего импульса, то это трудно.
Еще одна оговорка. Книги современной западной литературы проходят через цензуру политических органов, которые держатся по этому вопросу совсем не той точки зрения, чем та, которую подсказывает критика реакционных течений; они задерживают книги и отправляют их в секретное хранение, считая, очевидно, что больше пользы будет от того, что советские граждане не будут читать, чем нежели будут критиковать. Это расхождение между компетентными органами нашего Союза нужно было бы продумать до конца»[351].
Приехавший из Москвы профессор Н. Л. Бродский говорил не только о ситуации в ИМЛИ, но и о состоянии филологической науки вообще:
«Доклад нашего директора был озаглавлен: “Задачи Института мировой литературы в связи с итогами сессии Академии с/х наук”. Там решались вопросы биологии, а в нашей резолюции было сказано, что вопросы биологии, решенные там в страстной борьбе, имеют прямое отношение к нам, филологам, потому что эта борьба шла как отражение борьбы между основными человеческими мировоззрениями: между материализмом и идеализмом, и поэтому призыв директивных органов подвести материалистическую основу под наше советское литературоведение – это то, над чем мы должны работать. До сих пор еще идеалистическая водичка то и дело течет по работам советских литературоведов. Только что закончилась так всенародно проведенная неделя памяти В. Г. Белинского, но декларативные заявления о том, что либеральная, народническая, меньшевистская, плехановская и другие точки зрения изжиты, что проблема ученичества Белинского снята, что вопрос об органической связи деятельности Белинского с русской народной почвой является фактом установленным, что проблема своеобразия, самобытности, оригинальности великого революционного демократа есть факт, всеми признанный, – это только декларация, а почти во всех работах, статьях и брошюрах все идет по-старому…»[352].
Вопроса действительной, а не декларативной перестройки работы коснулся также в своем выступлении заведующий отделом новой русской литературы Б. С. Мейлах:
«Весной, во время обсуждения в нашем институте задач борьбы с рецидивами школы Веселовского вспоминались слова академика А. С. Орлова о том, что с “девиацией на марксизм” эта школа “пригодна”. Академик Орлов не был одиноким. Исходя из “девиации”, то есть из желания “приспособить” буржуазные теории к марксизму, одни “соединяли” формализм с социологизмом, другие – компаративизм с социологизмом, третьи – позитивизм с формализмом и т. д. Кроме вреда такая эклектика ничего принести не могла. На этих же собраниях весной в Институте (и в Университете) мы заслушали ряд выступлений наших сотрудников, признававших свои ошибки и осудивших формалистические теории, компаративизм, низкопоклонство перед Западом. С такими заявлениями выступали в этом зале Б. М. Эйхенбаум, В. М. Жирмунский, Б. В. Томашевский, М. К. Азадовский и другие. Теперь задача заключается в том, чтобы в самих
