периоду. В “предыстории” много гадательного. Конечно, я начал читать Ленина юношей, но переход к большей литературной простоте вряд ли был связан тогда непосредственно с высказываниями Ленина на этот счет, а скорее был порожден ходом самой жизни.

Напрасно Вы категорически вымели Джека Лондона из числа моих литературных учителей. Вспомните только, в каком диком краю я вырос. Майн Рид, Фенимор Купер и – в этом ряду – прежде всего Джек Лондон, разумеется, были в числе моих литературных учителей. Замысел “Последнего из Удэге” не мог бы возникнуть в столь молодые годы без “Последнего из могикан” Купера.

Мне кажется слабой и недоказанной в своих сопоставлениях с классиками, да еще и в мою пользу, глава о природе в “Разгроме”. Природа, пейзаж – это дело настолько тонкое, что надо работать ланцетом и чрезвычайно осторожно. Вы же сделали все сопоставления грубовато, я бы сказал… “по-рапповски”»[361].

Несмотря на недочеты[362], 26 мая 1948 г. диссертация была успешно защищена: оппоненты В. А. Десницкий и В. А. Друзин выступили с положительными отзывами, а из 18 членов Ученого совета (за исключением В. М. Жирмунского, не присутствовавшего на защите) 16 проголосовали за присуждение искомой степени (1 бюллетень признан недействительным, так как был сдан обратно без всяких отметок); с 1 июня 1948 г. А. С. Бушмин был зачислен на штатную должность младшего научного сотрудника отдела новейшей русской литературы. Дальнейшая карьера его будет весьма типична для «человека 49‐го года», эталоном которого А. С. Бушмин предстает во всей красе.

Ученый совет пушкинского дома. День второй

Второй день заседания начался в 13 часов выступлением заведующего отделом новейшей русской литературы В. А. Десницкого, который также держался в рабочих рамках, даже допуская некоторую живость речи: «Что же касается нашего отдела, отдела новейшей литературы, то мы еще в будущем дадим материал для дискуссии…»[363]

Достаточно сдержанными были выступления ученого секретаря института Б. П. Городецкого и младшего научного сотрудника рукописного отдела К. Н. Григорьяна. Обстановка переменилась с выходом на трибуну заместителя секретаря партбюро Пушкинского Дома, младшего научного сотрудника А. С. Бушмина.

В этот день Алексей Сергеевич Бушмин впервые примерил на себя роль непримиримого проводника принципов большевистской партийности. Он выступил против дирекции института и лично Л. А. Плоткина. Это выступление, которое мы приведем полностью по стенограмме, не только продемонстрировало политическое чутье будущего академика, но и позволило предугадать будущее Института литературы:

«БУШМИН. Мужественная критика своих ошибок, смелое и искреннее желание рассчитаться с отсталыми взглядами, чтобы с чистой совестью двигаться вперед, – есть необходимое условие развития прогрессивной науки и обязательное качество подлинно народного ученого.

Вспомним хотя бы пример из жизни первого русского революционера-литературоведа В. Г. Белинского, вспомним его честное мужество, с какими он сорвал с себя “дурацкий колпак Егора Федоровича”, т. е. распрощался с консервативными догмами гегелевского идеализма.

Поэтому отраден тот факт, что ученые-литературоведы нашего института, собравшись вместе, с большой энергией и искренностью подвергают обсуждению результаты своей истекшей работы, в чаянии вернее и лучше служить интересам советского народа. И мы, молодые литературоведы, с радостью слушаем выступления наших многознающих учителей. Мы учимся подавлять в себе мелкое чувство тщеславия и малодушия во имя ответственности перед народом.

Несомненно, что самой лучшей и сильной стороной выступлений является то, что ученые заявили, что нам не просто нужно быть лучше буржуазной науки, а нужно порвать с ней не только в смысле идеологии, а даже в таких моментах, как форма наших исследований, как язык, потому что мы – люди новой эпохи – не должны забывать того, что у нас не существует грани между интеллигенцией и народом нашей страны. Такова природа нашего общества.

Наше литературоведение слишком слабо помогает созданию идейных, ярких, глубоких и содержательных учебников для средней и высшей школы. По некоторым периодам истории литературы вообще не создано советских учебников. Наши коллеги на фронте биологии поставили вопрос – как довести биологию до колхозника. Я думаю, что литературоведы поставят так вопрос – довести литературоведение до школьника, что значит – до миллионов самых широких масс, до всех граждан нашей страны. Об этом говорили здесь. И это очень радостно. Вместе с тем было неприятно наблюдать, что наши ученые так напали на критику Леонтьева[364], с какой-то брезгливой миной отнеслись к его статье. Говорили, что он человек необразованный, забывая, что наиболее ценной критикой является та критика, которая идет из народа. Когда Лев Толстой поставил себе задачу – писать для народа, он даже к советам кухарки прислушивался. Так давайте будем последовательны в проведении в жизнь провозглашенного нами лозунга – довести науку до народа.

Замечалось также в выступлениях в прошлом заседании совершенно неправильное отношение у некоторых товарищей к критике. Критику они воспринимают как какое-то наказание, а критика в нашей стране – могучий метод воспитания. Человек ходит и не замечает своих недостатков. Он думает, что он полноценен. Ему указывают его ошибки, и он начинает исправляться. Поэтому смелую, нелицеприятную товарищескую критику нужно приветствовать.

С этой трибуны не может быть огульной, нигилистической критики ученых нашего коллектива, потому что они проделали большую работу, которую признает народ и партия, и наш коллектив представляет собой здоровый, крепкий организм. Все это верно, но этот здоровый организм страдает вполне определенными и подчас тяжкими, но излечимыми болезнями. Но во всех наших выступлениях болезнь нашего организма не получила наименования. Мы очень мало говорили о нашем Институте, а больше говорили о соседних учреждениях. Товарищи, которые стремились смягчить критику, молчаливо исходили из порочной моральной предпосылки, а именно: они сомневались в высоких моральных качествах критикуемых ученых, считали, что они обидятся за критику. Мы должны решительно отбросить такие обывательские соображения; надо служить делу, а не лицам. Большевистская критика смела по отношению к ученым, потому что партия уверена, что ученые выдержат эту критику и исправят допущенные ошибки. Такой критики у нас не было.

Как у нас прошли критические выступления? Некоторые наши ученые выступали и признавались, что они совершили такие-то ошибки, преимущественно в тех пределах, которые были установлены до этого прессой, почти никто не добавил от себя недостатки или ошибки, не выявленные в печати, никто не развил инициативу критики, которая, к сожалению, пришла извне. Но как бы то ни было, самокритика была в выступлениях, а критики совершенно не было. Был единственный профессор, который с этой трибуны заявил: “Товарищи, – сказал он, – мы должны не только критиковать себя, но критиковать друг друга, тогда только мы добьемся лучшего понимания своих