Шрифт:
Закладка:
Но наиболее масштабные мероприятия намечались в Пушкинском Доме: 22 октября 1948 г. парторганизация института готовилась к заседанию Ученого совета, назначенного на 23 октября. Закрытое партсобрание проходило под председательством А. И. Перепеч. Ход его прослеживается по сохранившемуся протоколу. Главный и единственный пункт повестки дня – «Доклад Л. А. Плоткина о состоянии и задачах Института в свете решений августовской сессии Всесоюзной Академии сельско-хозяйственных наук имени В. И. Ленина и расширенного заседания Президиума Академии Наук СССР о положении в биологической науке»:
«Л. А. Плоткин останавливается на основных положениях своего предстоящего доклада на открытом заседании Ученого Совета Института Литературы, назначенном на 23‐е октября с. г.
В докладе академика Лысенко и в материалах сессии о состоянии в биологической науке подняты коренные вопросы нашего мировоззрения. Тов. Плоткин говорит о борьбе двух противоположных направлений в биологической науке – марксизма и идеализма.
Исторические постановления партии об искусстве и литературе, дискуссия о книге Александрова, Августовская сессия Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина свидетельствуют о том, что процесс вступления в коммунизм есть процесс обострения борьбы с носителями враждебной нам идеологии. Борьба двух направлений в литературе такой же непреложный факт. Борьба с формализмом имеет особенно острое значение в нашей работе. Достаточно вспомнить имена Томашевского, Эйхенбаума, Жирмунского и других. Но когда профессор Индианского университета Меллер провозглашает, что все детерминаты будущего человечества заложены в 1 700 миллионов спермин, которые могут быть заключены в одну горошину, то мы невольно вспоминаем утверждение, что все мировые драмы имеют 36 сюжетов[326]. Эти “теории” объединяет антиисторизм. Антимарксистские извращения у нас были подвергнуты специальному рассмотрению на Ученом совете: Жирмунский, Эйхенбаум, Томашевский, Азадовский, Алексеев и др. осознали тогда свои ошибки, но еще не избавились от них»[327] и т. д.
В прениях по докладу выступили десять литературоведов‐коммунистов, порой собрание переходило в диспут – страсти и здесь накалялись. Лишь выступления А. И. Груздева[328], Б. И. Бурсова и К. Н. Григорьяна были относительно спокойными:
«Тов. Григорьян заканчивает свое выступление указанием на паническое отношение некоторых наших ученых к Западу и западной литературе, тогда как речь идет не об “упразднении” изучения западных литератур, их изучать необходимо, а об укреплении авторитета нашей науки, о восстановлении исторической справедливости»[329].
Остальные были не столь академичны:
«П. Г. ШИРЯЕВА – Считает необходимым, чтобы Л. А. Плоткин заострил в своем докладе на Ученом совете вопрос о методологии, и отмечает, что самые прекрасные положения докладов Льва Абрамовича на Ученых советах не претворяются в жизнь. Все помним, как “клялись” ученые формалисты – апологеты Веселовского исправить свои ошибки, но ничто не изменилось с тех пор. Растут даже кадры новых формалистов, например, Мелетинский – ученик Жирмунского – типичный компаративист, готовящий докторскую диссертацию на материале архаических сказок всего земного шара. Дирекция должна проверить, как в действительности идет перестройка, учитывая тревожные сигналы в прессе. Нельзя также обобщать высказываний о фольклористах, не все они архаисты. “Нелегально”, то есть вне всякого плана сектора фольклора, Кравчинская и Ширяева все эти годы занимались и занимаются советским фольклором. Однако, М. К. Азадовский, как редактор, не принимает совершенно фольклора Ленинградской области во 2‐й том фольклора (сказки), а в 1‐й том советский фольклор был включен вопреки желанию М. К. Азадовского, по требованию вышестоящих организаций. В процессе планового изучения советского фольклора необходим решительный и быстрый перелом»[330].
«А. С. БУШМИН – заявляет, что он не разделяет восхищений Бурсова докладом Л. А. Плоткина, так как в этом докладе нет тревоги за судьбу нашего Института. Ведь не мы, а пресса взяла на себя инициативу по разоблачению наших ошибок, извращение марксистской методологии. Правильно предложение о реорганизации сектора новейшей литературы. Л. А. Плоткин говорил в своем докладе о формалистах в прошлом, но они существуют и сейчас в тонкой, своеобразной форме, но в той же направленности. Формируется молодой формализм. Даются ему закоулочные темы, культивируют узкий биографизм, прививают исключительно технические навыки, голую методику, не вторгаются в жизнь. В отношениях к аспирантам наблюдается у руководителей семейственность, возникают нездоровые бытовые отношения. Недавно защищал диссертацию Путилов, М. К. Азадовский дал ему высокую оценку, но незадолго до этого Путилов написал хвалебную рецензию на работу М. К. Азадовского[331]. Аспирантам дают такие темы, которые уводят под сень Канта и Шеллинга, например: “Герцен и романтизм”. Даже Герцена хотят заставить танцевать на развалинах немецкого романтизма. Наши профессора еще не перестроились.
Л. А. ПЛОТКИН задает вопрос А. С. Бушмину – Какие бытовые ненормальности в Институте он имеет в виду?
А. С. БУШМИН – Я уже привел факт с Путиловым. Конкурс у нас полузакрытый, рекомендуют аспирантов все одни и те же профессора. Когда в Институт пришли “трое в шинелях” – Рязанов[332], Ковалев[333] и Бушмин, их встретили подозрительно. Почему Бялый вел травлю Рязанова и покровительствовал Дикман[334]?
В. Г. БАЗАНОВ – Вопрос идет не о Л. А. Плоткине: никто не сделал так много для Рязанова и для Бушмина, как Плоткин. Но зерно истины в выступлении Бушмина есть. Здесь названы факты: Ширяева говорила о Жирмунском и Мелетинском, Бушмин о Путилове и Азадовском. Мы должны повысить бдительность. На Карело-Финскую базу М. К. Азадовский послал своего ученика К. Чистова, отчисленного из аспирантуры, послал с такой высокой рекомендацией, что его назначили заведующим отделением языка и литературы Карело-Финской базы АН СССР.
П. Г. ШИРЯЕВА – Бушмин поднял очень важный вопрос и очень верно осветил положение с кадрами. Плоткин просил фактов: да разве не является фактом круговая порука таких специалистов, как Гуковский, Бялый, Эйхенбаум, Берков и Алексеев. Они в Университете работают единой группой, не “обижая” и не критикуя друг друга, и выдвигают аспирантов в порядке “решающего слова”, с которым администрация Института соглашается беспрекословно»[335].
После обсуждения вопроса о кадрах, который через два месяца станет основополагающим, был затронут вопрос подготовки шестого тома «Истории русской литературы» («Литература 1820–1830‐х гг.»), начатой еще до войны. Поднял его Б. В. Папковский:
«Широкая общественность будет судить нас главным образом по 6‐му тому, посвященному Пушкину. Пушкинский юбилей имеет всесоюзное значение, но в 6‐м томе, который выходит к юбилею, дана эпоха, а Пушкин выпал. Если общественная оценка произойдет в этом плане, то основание для самой серьезной тревоги налицо»[336].
«Б. П. ГОРОДЕЦКИЙ – Формула
